Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

- Дорогая Луиза, не говорите глупостей, - сказал он, - нам с вами ни о чем не придется сожалеть. Кроме того, вы уже сейчас сможете зарекомендовать себя с самой лучшей стороны. Представьте, граф Боссе, префект двора, собирает труппу, чтобы дать несколько представлений и концертов перед императором. Он уверял меня, что вы приятная певица. Считайте, что это начало вашей французской карьеры. В конце концов, войны войнами, а искусство вечно...

- Как! - поразилась я. - Я должна буду петь перед императором?! Но ведь я очень скромная певица романсов и маленьких песенок, и потом, кто мог рассказать обо мне графу Боссе? И потом, где труппа в этом сумасшедшем доме?

- Поверьте, - сказал он, улыбаясь, - артисты есть. Подобно вам, они ютились в скворечниках, на ветках, в стенных щелях, но Мельпомена созвала их, и они слетелись... Если вы истинная актриса, вы не сможете удержаться от соблазна продемонстрировать свое искусство...

- Да, но перед императором... - сказала я упавшим голосом.

- Тем более, - засмеялся он.

- Он разорил страну, которую я люблю, - почти крикнула я, - лишил меня всего, что я имела, и вы предлагаете ублажать его на этих развалинах.

- Луиза, - поморщился он, - вам не к лицу выкрикивать политические лозунги. Теперь уже ничто не имеет значения. Я думаю не об императоре, а о вас. - И тихо добавил: - И, если хотите, о себе.

Я прикинулась дурочкой.

- Да, но он большой знаток, - сказала я многозначительно, - ему трудно угодить. Одна мысль об этом парализует меня.

Вечером в присутствии полковника я рассказала о его предложении Свечину. Я загадала: если он отнесется ко всему этому с обычной своей язвительностью, я откажусь выступать перед императором захватчиков.

- Разумеется, - сказал он с ужасающей гримасой, как всегда, глядя мимо меня, - если французская шансонетка может доставить удовольствие французскому Тамерлану, да еще он ей за это пожалует русское кольцо с большим сапфиром, так отчего же и не спеть? Было бы странно видеть французскую даму, ублажающую русского государя таким способом, а своего отчего же?

Я поняла, что мне следует отказаться, но сказала полковнику с вызовом:

- Передайте графу Боссе, что я согласна.

Усилиями полковника Пасторэ я была приодета и познакомилась с графом. На нем был генеральский мундир, но манеры и интонации выдавали в нем человека невоенного. Он был весьма любезен, я быстро справилась с робостью, и мы вскоре остановились на одном знакомом мне водевиле. Начали собираться некоторые артисты, оставшиеся в Москве и чудом извлеченные людьми графа из самых невероятных укрытий. Среди них оказалось несколько знакомых, в том числе и старый Торкани, с которым мы, бывало, пели всевозможные дуэты. Мы принялись делиться впечатлениями последних месяцев, радуясь встрече и плача об утратах. Постепенно профессиональные привычки делали свое дело, и мы с головой погрузились в работу.

И вот, когда ощущение роли и сцены вновь начало возвращаться ко мне и гитара в моих руках превратилась из жесткого, равнодушного предмета в теплую, милую партнершу, когда голос мой зазвучал в привычном тембре, и, как оказалось, бури и страсти нисколько его не надломили, и ощущение счастья и театральной лихорадки охватили меня, в этот момент полковник Пасторэ сообщил мне, что мы уже не вернемся, увы, в прежний залатанный дом господина Свечина, чтобы более не обременять хозяина.

Мне будет выделена небольшая квартирка, годная даже для маленьких приемов.

- Неужели я не смогу даже попрощаться с господином Свечиным? - спросила я непослушными губами. - Он был так добр ко мне и Тимоше... В конце концов, это просто неучтиво.

- Ах, до учтивости ли тут, - сказал полковник вяло, - он очень ожесточен последнее время, и я рад, что мы можем его оставить в покое. - И добавил, вглядываясь в меня: - Кроме того, разве вы не поняли, что ваше волшебное обаяние ему безразлично? Что поделаешь...

Это было ужасно, но пришлось смириться. "Я не дама с большими синими глазами, - подумала я с горькой усмешкой, - я актриса, у меня иная роль. Мной руководит попутный ветер искусства, а он уносит меня в другую сторону". Однако это не принесло мне успокоения.

Играть мы должны были в Поздняковском театре на Большой Никитской, единственном театре, уцелевшем от огня. При нем же, как оказалось, была и моя квартирка, показавшаяся мне роскошной. Вчерашняя нищенка, я вновь становилась на ноги. "Нужно уметь падать", - говорила я себе.

Театр приспособили к спектаклям. Нашелся коекакой реквизит. Раздобыли цветы и ленты. И вот пришел день первого представления. Все обошлось как нельзя лучше. Затем последовало второе. Мы играли с большим успехом, и репертуар наш разрастался. Сначала я очень боялась увидеть императора и думала, что, увидев его, упаду в обморок, но, когда однажды ему наконец пришла фантазия присутствовать на спектакле и я увидела его, страха почемуто не было. Гдето передо мной, теряясь в полумраке, сидел он в кресле, маленький, располневший, весьма скромно одетый. Давалась пьеса "Открытая война". Я пела на сцене у окна выбранный мною романс. Аплодисментов не полагалось в присутствии императора, но этот романс, которого еще никто не слышал, произвел впечатление. Раздались аплодисменты. Ко мне за кулисы явился граф Боссе с просьбой повторить романс. Я была очень взволнована, я пела, не сводя глаз с Бонапарта. Он оставался неподвижен. Он слушал, а может быть, делал вид, думая о чемто своем. О чем он думал в этот момент: о словах ли романса или о собственной судьбе? Ожесточался или сожалел? Его поредевшая армада еще была жива, но рука мертвой Москвы лежала на всем вокруг тяжким камнем. Не об этом ли он думал, застывши в кресле и обратив на меня белое лицо?

Меня поздравляли. Клеман Тинтиньи, ординарец императора, преподнес мне цветы, но ято знала цену этому успеху. "Теперь или никогда", - решила я, машинально принимая цветы и поздравления. Я попросила у графа Боссе какойнибудь экипаж, который тут же был мне предоставлен, наскоро привела себя в порядок и отправилась на Чистые пруды. "Он дома, он пьет, страдая от одиночества, - без надежды думала я, - он будет расслаблен и улыбчив, но жалкая замарашка явится перед ним, и кто знает, не захочется ли ему вновь прикоснуться ладонью к моему плечу?.."

Дверь в доме была распахнута. В вестибюле царил все тот же хаос. Медленно и задыхаясь, я поднималась по темной лестнице наугад, на ощупь, уже не заботясь о последствиях своего визита, желая только одного, чтобы он был добр и набрался терпения вслушаться в мои слова. Я сильно постучала и распахнула дверь. В зале было темно и тихо. Внезапно отворилась дверь его комнаты, и вышел он со свечой в руке. Лицо его было жестче, чем обычно.

- А, это вы... - сказал он мрачно. - Но господин Пасторэ уверял меня, что теперь я буду предоставлен самому себе...