Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Но оробевший генерал укатил в Липеньки, так и не предложив своего спасительного супружества, и затаился там в обнимку со своей амбарной книгой. Прошел месяц, другой... Тутто Варвара и развесила по кустам бубенчики...

Когда я совершила свой предосудительный визит, чтобы удостовериться, не потеряла ли я надежды на спасение, и мы сидели там, в доме моего генерала, вместе с его загадочной Софьей, подозревающей меня в святотатстве, я поняла, что генерал обо мне помнит, помнит...

Москва тем временем молчала, будто ее не было и вовсе. Николай Петрович глядел на меня, не таясь, и предчувствие предсказывало мне, что это, знать, и есть то самое, натуральное, истинное, подлинное из всего, на что не поскупилась моя судьба. Как быстро откликнулся он на мои подозрительные сигналы и, ворвавшись в мой дом поздним вечером с пометами метели на бровях, на ресницах, ввязался в тот давний лихорадочный диалог, какойто пустопорожний и никчемный, я уж точно и не припомню о чем, только и помню, а может, мне кажется, что в этом диалоге мелькали отрывочные признания, во всяком случае, я это поняла так. И я думала тогда, что всетаки можно было бы обойтись без всяких лишних и пустых слов, а просто сказать главное и на том порешить... Кажется, он стоял на коленях и обнимал мои, и целовал подол моего платья, и плакал... И это круглое страдающее лицо, влажное от слез... Несколько раз пришлось выпроваживать Аполлинарию Тихоновну. Она тогда была жива и крайне любопытна. Голова кружилась от его прикосновений... "Подождите, подождите, - задохнулась Варвара, - да подождите же!.." И взлетела к потолку, словно от легкого дуновения... "Да подождите..." И поплыла мимо темных окон, провожаемая свечами, книгами, портретами предков... А, все равно, все равно... и больше не пыталась шевелиться...

...Самое замечательное было то, что он не выглядел победителем, чего следовало ожидать, предварительно наглядевшись на его гигантский рост, широченные плечи и всякие генеральские штуковины, украшающие его победоносный мундир. Напротив, он был кроток и тих и даже несколько растерян, и в самую пору было уже Варваре брать его на руки и успокаивать, и уверять, что его поведение не было дурным, нет, нет, он поступил, как должен был поступить (она же не деревяшка какаянибудь... мы ведь живые люди... да она сама, сама... живые, горячие...), и гладила его плечи, грудь, щеки... "Он любит меня, - подумала с грустью, - какое богатство". И снова гладила его и просила не закрывать глаза, а смотреть на нее и прикасалась губами к его лбу, к его губам в бессильной надежде вытравить из памяти тот случайный, давнишний, неправдоподобный московский поцелуй.

Расплата наступила тут же, когда он усомнился в справедливости предложенного ему союза, когда возник меж ними призрачный, расплывающийся силуэт Варвариного московского мучителя, и тут уж оказались беспомощны и торопливо натянутые генеральские одеяния со всеми регалиями, и гигантская, несокрушимая, казалось бы, фигура, и Варварины растерянность, вкрадчивость и бесполезная порядочность... "Вот за что любят!.." - подумала она в ужасе, пытаясь объясниться, семеня следом по комнатам, тронутым слабыми бликами позднего зимнего рассвета...

Сердце разрывается от воспоминаний.

6

Я любила Свечина горькою любовью, с проклятиями, с ожесточением и лихорадочно собирала всевозможные редкие слухи о нем, негодуя на клеветников и завидуя его избранникам. Мне равно враждебны были и те и эти... А писем не было.

Я узнала, что он оставил архив Иностранной коллегии и начал читать лекции по всеобщей истории в Московском благородном пансионе, и это тоже явилось предметом для злоязычия. Дорого бы я дала, чтобы на один час очутиться рядом с ним в какойнибудь там московской гостиной, слышать его голос, негодовать на его холодность и ничтожные знаки внимания принимать как бесценный дар, и в то же время вот какое событие в проклятой моей губинской спальне... Несчастный генерал! Какой чудовищный портрет моего московского гения нарисовала я тогда генералу, как унижала перед этим поверженным гигантом моего мучителя, надеясь хоть какнибудь поколебать свою постылую слабость... Теперь сознаю, что, видимо, всетаки была права в той, казавшейся тогда отвратительной, откровенности. Конечно, видя опочининскую тоску в глазах хорошего человека, разве об этом не пожалеешь?.. Ах, Николай Петрович, Николай Петрович, ведь это как бы и не я тогда выпаливала, не я, а моя судьба, моя и ваша, она сама, ей было так угодно... мы тогда оба были... и я, и вы... мы оба были подобны тряпичным куклам, произносящим чужие враждебные слова, и мера нашего поведения определялась не нами...

Генерал укатил в свое войско и затерялся гдето вдали и стал забываться, и вот в середине третьего года, воротившись из поездки в Ельцово, я обнаружила на письменном столе неказистый измятый конверт, показавшийся мне верхом изящества. Я долго боялась вскрыть его, ходила из комнаты в комнату, и маленькая моя Аполлинария Тихоновна неслышно семенила за мной. Я вскрыла конверт и поразилась собственной прозорливости, о которой я не постыдилась торопливо доложить растерянному генералу...

Милостивая государыня,

все так же ли Вы склонны к воинственным диалогам или помещичьи заботы затмили все собою? Я же, как и прежде, занят скучнейшей всеобщей историей, а нынче и того пуще, вбил себе в голову, представьте, поразмышлять над четырьмя именами: Александра Македонского, Цезаря, Аннибала и нынешнего возмутителя умов... Не кажется ли Вам, что Бонапарт готовится не то чтобы возвысить высокопарные лозунги революции, а всегонавсего прибрать к рукам весь мир столь же примитивно, как и его малоцивилизованные предшественники? Не кажется ли Вам, что в этих делах остановиться невозможно, если хоть одна удача на этом поприще сопутствовала тебе?.. Конечно, древний мир не так изыскан, как изваяния, оставшиеся нам от него, он вшив и подл и пропах козьим сыром, но в нем заключены истоки множества наших заблуждений и самообольщений и даже трагедий... Надеюсь, что смогу повидать Вас еще до осуществления Бонапартом его тайных замыслов. Откладывать нельзя - пасьянс истории коварен. Два года - срок вполне достаточный, чтобы все взвесить, и слишком незначительный, чтобы, встретив, Вы могли меня не узнать.

Остаюсь с глубоким уважением и искренним почтением

Александр Свечин.

Разве я не кричала моему генералу, что если оттуда последует сигнал... разве я солгала?.. что если последует сигнал, который и подаватьто некому, но если он все же последует...

Аполлинария Тихоновна валялась у меня в ногах, эта маленькая сухонькая старушка со смуглым сморщенным личиком и детскими любопытными глазами, притворщица, играющая в наивность, корчащая из себя выжившую из ума дурочку, она была мудра и обладала завидными зоркостью и предчувствиями... Я и нынче слышу, как она кричит мне, безумная вещунья: "...а онито как же? Онито? Чего они увидють, вернумшись? Vous avez tort, madame, be aegliger l'attachement du general! Горе какое! О чем они подумають?.. Да нас ведь засмеють! Et poutrant vous aviez la reputation d'une femme raisonnable... vous aves perdu la tкte. Рехнумшись... Gars alors il va vous outrager. Он вас бросить - и ни о чем не спросить! Je vous assure..."1