Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Но крик ее распалил меня пуще. Очнулась я уже в возке, уже миновав Малоярославец. "Откладывать нельзя - пасьянс истории коварен". Неужто крепость пала? Я не покорила главных сил, а она уже пала? Я не покорила сама себя, а она уже пала?..

Все последующее происходило слишком стремительно и неправдоподобно. Варвара, едва ввалилась в московский дом, тотчас написала короткую неряшливую записочку с приглашением и велела отнести ее. Затем занялась туалетом с помощью одуревшей с дороги Дуни. Все валилось из рук. Сложность заключалась в том, чтобы почемуто непременно быть в том самом наряде, в каком он видел ее последний раз и мог запомнить. Дуня все исполняла не так, не так!.. Челядь носилась по дому с выпученными глазами, гостиную опрыскивали духами, чтобы заглушить затхлые ароматы...

В скором времени пожаловал и мой посыльный, а следом и господин Свечин, как ни в чем не бывало, будто мы не расставались и я не пробивала головой в течение двух лет стены его неколебимой цитадели.

Как просто все свершилось. Хотя Варвару обмануть было трудно, она восприняла эту простоту как заслуженную награду, как драгоценный праздник устала. Более того, он улыбнулся с порога! В нем ничего не изменилось - ни в одежде, ни в лице, ну, может быть, чуть больше мягкости в небольших темных глазах, но, возможно, и почудилось, и улыбка быстро погасла, какая жалость...

- Можно подумать, что вы крылаты, - сказал он, - так стремительно пересекли губернии.

Она вцепилась в спинку кресла, стараясь не дышать, решила, что следует сейчас же сказать ему, что она его любит и вот откуда такая стремительность... да он и сам все это видит. Вся ее жизнь отныне... и это невыносимо... Если не скажет, тут же и упадет - потеряет сознание.

Но не сказала и не упала, а спросила, приглашая располагаться:

- Как поживает Цезарь, Аннибал и прочие?

- А знаете, - откликнулся он с живостью, - я очень увлечен. - И засмеялся, и это было очень неожиданно и приятно. - Впрочем, все гораздо сложнее. Мне интересно.

"Если это интересно тебе, - подумала она с покорностью рабыни, - это должно быть интересно и мне".

- Как ваша лесная жизнь? - спросил он вежливо.

"Какая глупость - вспоминать сейчас тот мартовский поцелуй, - подумала она. - Отчего ж я не воспользовалась тогда клочком бумаги? Он бы уже тогда посещал меня, и неизвестно, как бы все там сложилось..."

- Почему вас так беспокоят Бонапартовы вожделения? - спросила она.

- Если я докажу, что у них у всех одна природа, - проговорил он спокойно и бесстрастно, - стало быть, в скором времени можно будет ждать корсиканского гения к нам... Кстати, меня замучило, что я никак не могу вспомнить вас на мартовском снегу у Чистых прудов...

- Нашли о чем вспоминать, - усмехнулась Варвара.

Усмешка получилась жалкой, она это почувствовала. Уставилась на него, по своему обыкновению не отводя глаз, досадуя, что время уходит, уходит жизнь. Когда б он знал, когда б мог догадаться, сколь часто в сновидениях и наяву те проклятые и восхитительные объятия маячили пред нею, будто ничего уж более важного и значительного не могло произойти!.. Мой дорогой, думала она, согласно кивая ему и вслушиваясь в его приглушенные интонации, солнышко мое, ты сам меня позвал, какой праздник!.. Затем ее обволакивала горечь какойто неясной утраты, и кончики пальцев холодели, но тут же приливала кровь, она проводила ладонью по щеке, и на щеке оставались следы ожога... "И совсем не хочется сомневаться", - подумала она с удивлением.

- ...Ну хотя бы Аннибал, - сказала она, - что он, был безумный?

У Свечина были впалые щеки, высокий лоб, короткая прическа с редкими проблесками седины. Ничего особенного, ничего нового. Но видимо, в том и заключалась власть природы, думала она, чтобы столкнуть наконец, свести воедино две разрозненные жизни, думала она, нуждающиеся друг в друге... Какаято неразгаданная страсть выталкивает Аннибала из его уютного Карфагена, а меня из Губина, думала она, и мы летим исполнить наше злое или доброе предназначение! Она чувствовала, что наступает долгожданная минута, но времени нет, чтобы тщательно подготовиться, хотя разве не она засыхала сто раз на дню, и отчаивалась, и набиралась сил и огня все эти два года лесной, отшельнической жизни, успев нанести неизлечимые раны какомуто несуществующему генералу?.. Но ведь не по злой воле, упаси бог.

Самое трудное теперь миновало, думала она, это то, отчего сохнут; теперь только не испугаться, не отступить с горделивой осанкой (не совершить ретирады), и посмотрела на серебряный колокольчик, прикорнувший на краешке стола. Теперь главное - не показать слабости, думала она... скрепляющий раствор меж кирпичами... а впрочем, вот именно, зачем скрывать? Пусть, думала она, все само собой, как есть...

- Интересно, - сказала она, глядя на него, - и Аннибал, едва взгромоздившись на опустевший трон, начал жить не по своей воле?..

- Ну вот видите, - нахмурился он, и это тоже ему шло, - стало быть, именно так... А этот был некрасив и суров (как ты, моя радость, подумала она). Окривев в Италии, стал даже страшен. Что заставляло его создавать армию шпионов, да и самому наряжаться в парик и лохмотья и не брезговать следить за подозрительными друзьями? Разбойник с повадками эллина, хорошо образованный убийца. Десять лет он распоряжался судьбами мира и внушил такой ужас римлянам, что в течение многих поколений его облик казался исчадием ада... Кстати, он тоже совершил переход через Альпы, чем заслужил всеобщее восхищение, и потерял при этом две трети войска, о чем не принято упоминать... Погиб? Он погиб оттого, что силы Карфагена не соответствовали его мировым задачам, а образованность не помогла увидеть в предшествующих примерах грозного предостережения...

- Вы имеете в виду Александра? - спросила она, разглядывая колокольчик. Она составила, как ей показалось, четкий план поведения. Ей нужно было только решиться на первый шаг.

- Нет, - сказал он, - имею в виду его отца Филиппа. Когда Эллада позвала на помощь, он обрадовался случаю явиться не поработителем, а спасителем, освободителем Фессалии. Его воины были украшены лавровыми венками, и я не удивлюсь, если историкам станет известно, что на венках были начертаны высокопарные слова о свободе и равенстве... Он не стеснялся красивых жестов, когда того требовали обстоятельства, и однажды, умерив свою кровожадность, отпустил всех пленников, одев их во все новое, а тела убитых с почестями предал земле и предложил выгодный мир. Афиняне за это поставили памятник Филиппу, и тотчас он вырезал в Фивах патриотов и установил всюду свои гарнизоны... Куда его влекло? Кто внушил ему эту губительную страсть подавлять других? И вновь, что самое ужасное, его деяния и гибель были предметом восхищения и подражания, а следовало содрогаться...