Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Бесхитростная француженка Бигар, о которой много рассказывал Тимоша, воротившись из похода, и была, видимо, той дамой в кисейном платье с мушками, которую я воображала вцепившейся в моего былого кумира с французской горячностью и сноровкой.

"Она была чудесная женщина, глупая, добрая и бесхитростная, - сказал Тимоша с обычным воодушевлением, - такие могут пойти на баррикады даже из приятельских побуждений..."

Кстати, перед тем как навсегда уйти из того дома, Варвара все же вернулась в спальню и подняла с пола несколько смятых и пожелтевших листков. Уже спустя много времени она их развернула. На одном располагалось несколько ничего не значащих столбцов цифр, на другом приглашение посетить Вяземских в один из какихто благоуханных довоенных четвергов; два оставшихся листка оказались письмами. Первое, оборванное, из деревни, неизвестно кому и от кого.

...третьего дня узнала, что деревня моя сожжена, также говорят, что и московский дом, но последнее еще недостоверно. Все ограблено, мужики разорены до крайности. Приказчик уехал и чтото заклал в кладовой, чего злодеи не открыли, а что закладено, люди оставшиеся не знают. Известно, что осталось несколько немолоченой ржи - у меня на месяц, может, хоть чтонибудь будет, а скот мой и крестьянский хлеб и платье все отнято.

Представьте, что всех мущин и женщин моих больше 300 человек, и как их год кормить, чем жить и где?

Истинно терплю!..

Второе, на французском языке, повергло меня в трепет.

Высокочтимый господин Свечин!

Толпа избила меня. Наверное, это справедливо, и я навсегда покидаю Россию. Вот сейчас, сию минуту. Я намеревалась в последний раз повидаться с Вами, но вдруг поняла, что женщина с большими синими глазами - не фантазия живописца и что в Вашем горьком сердце для меня не может быть местечка.

Прощайте же, прощайте, прощайте...

Л. Бигар.

И это было все, что оставалось у меня после нашей блистательной победы.

Пребывание в Москве было уже бессмысленно, да и страшно, да и, видимо, права была Аполлинария Тихоновна, когда утверждала, что нельзя возвращаться по старым следам - получишь по физиономии... И всетаки что значило это немногословное письмо бежавшей француженки? Неужели в сердце московского затворника теплились остатки былого ко мне расположения? Ведь украшал он свое жилище изображением моего самонадеянного лица в позолоченной раме... Не насмешкой же над прошлым красовалось оно на стене...

Так или иначе, дом был пуст, портрет оставлен разрушаться, а мои благотворительные помыслы оказались напрасны...

И в этот момент мне доложили, что господин Свечин желает меня видеть.

Я полагала, что передо мною возникнет существо в поношенном рединготе, с увесистой палкой, с седыми космами, вылезающими изпод шляпы, существо, достаточно ярко описанное мне Тимошей впоследствии в письме из полка, существо, нисколько не напоминающее вальяжного господина с Чистых прудов, о котором я когдато помышляла со счастливым ужасом. Этот же господин в отличном фраке тоже показался мне чужим и значительно старше своих сорока лет. На губах его теплилась улыбка, представьте, по всему предназначавшаяся не мне, а пространству, неисповедимости обстоятельств, игре случая.

- Я узнал, что вы меня искали, - сказал он чужим голосом. - Я только что из Петербурга и вот узнал... Может быть, вы привезли Лизу?

- Да, я привезла Лизу, милостивый государь, чтобы дать ей возможность повидаться с вами... Видимо, я виновата в том, что девочка столько лет... Но вот и она, и если теперь невозможно загладить вину, то можно хотя бы погладить ее по головке... Ну, как вы это сделаете? Лиза подошла к нему без робости, и затем ее детское удивленное "papa, papa" до сумерек витало по комнате... Он подарил ей маленький медальон с изображением императрицы, этой молодой несчастливой женщины, числившейся в счастливых, и девочка тотчас повесила его себе на грудь.

- Вы приехали, чтобы спасти меня, по своему обыкновению? - спросил он.

- Нуждающийся во спасении, - сказала я, - всегда очень зорок к чужим бедам.

Он вежливо меня поблагодарил и утешил своими новыми успехами в Петербурге, где ныне служил в Иностранной коллегии, а в Москву воротился завершить коекакие дела...

Я было собралась иронично спросить его, отчего же он позабыл на стене мой портрет, но иронии не оказалось места в том сдержанном холоде, который распространился меж нами. Все было пристойно, не помосковски прохладно и тягостно. От чая он отказался, но не спешил уйти.

- Мы оба виноваты перед нею, - сказал он, продолжая свою мысль, - но друг перед другом нисколько.

Я подумала, глядя на него, что от поношенного редингота военных времен он отказался не без труда и что этот отменный фрак и прочие мелочи, украшающие его, - плоды чьихто загадочных усилий.

- Удалось ли вам установить, - спросила я запальчиво, - как влияют древние тирании на нынешнюю катастрофу?

Он усмехнулся и ответил, не глядя на меня:

- Мне удалось установить, что мы и народ - одно целое и мед, которым мы были вскормлены когдато, действует и поныне благотворно...

- Значит, этим объясняется, - крикнула я уже без прежнего ожесточения, - желание моих людей сжечь меня живьем?

- Скорее, вашим фамильным пристрастием, - сказал он жестко, - топить в пруду с камнем на шее...

Это напомнило мне славные времена наших поединков, однако поединок нынешний был враждебнее по тону, и только Лизино "papa, papa", время от времени повторявшееся в комнате, видимо, предотвращало беду.

И все же мы с Лизой вышли его проводить. Экипаж, который дожидался его, не соответствовал своим отменным петербургским видом страдалице Москве.

Не высказав ему всего, что наболело, я цеплялась за какието несущественные для меня мелочи.

- Вы были таким ярым поборником свободы, - сказала я с досадой, - а нынче в тирании находите приятные стороны...

- Варвара, - сказал он, - не говорите высокопарных глупостей на развалинах... Какая тирания? Власть, которая разъединяет нас, в результате гибнет. Разве вы в том не удостоверились? Но власть, объединяющая нас, достойна быть воспетой... Равенство - это не равенство притязаний, милостивая государыня. Богу - Богово, кесарю - кесарево. Никуда не денетесь. Рабов следует освобождать, но для этого не надо гильотинировать королей.

Я хотела чтото возразить, по своему обыкновению, но петербургский экипаж уже катил по московским обломкам, по нашему наивному прошлому, по Лизиному счастливому "papa, papa".

7

Стоит ли иметь много детей, если сыновья рождаются в киверах и лосинах, а дочери с личиками вдов?

До сих пор не могу понять, как же это столь беспомощной оказалась моя хваленая прозорливость, когда я сама взяла Лизу за теплую руку и подвела ее к Тимоше? Несколькими годами раньше мы с ним беседовали о всяких житейских проблемах, когда меж ним и Лизой уже протянулась прочная беспощадная ниточка. Тогда еще, кажется, можно было влиять, пресекать, воздействовать, отвести грозу... ах, опять слова, слова, слова... Гроза затаилась и обманула меня. И мы, как это водится, говорили о будущем благополучии, а не о возможных несчастьях. Какието все глупости, несуразности слетали с уст... какието клятвы, которыми они будто бы были связаны. Одним словом, фразы, предназначенные вместо кирпичей в стены будущего дома... Тимоша с присущим ему вдохновением и страстностью говорил о винокуренном заводе на берегу Протвы, что сразу поправит все дела и уже через год "можно будет вздохнуть понастоящему".