Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

И действительно, миновали декабрь, и март, и апрель, и тут, как обычно, с небес свалился полковник Пряхин...

А еще четыре года назад никто и не мог предполагать, что все так вот опрокинется и повиснет в гнетущей неопределенности.

Мы сидели за вечерним чаем. Как раз недавно зазвенела натянувшаяся ниточка меж Тимошей и Лизой, зазвенела подобно тетиве, толкнувшей стрелу. Редкие июльские комары почти не досаждали, и я не ощущала себя старухой. На плечах моих лежала розовая шаль. Лиза сидела напротив, почти совсем взрослая, моя взрослая дочь, случайное мое дитя, заменившее мне всех остальных неосуществленных своих сестер и братьев.

Я запомнила этот вечер потому, видно, что тогда впервые понастоящему с пристрастием разглядела свою семнадцатилетнюю барышню. И в ней не оказалось ничего от меня, представьте, и это меня тогда поразило. Зато отцовского, свечинского было в ней с избытком: небольшие зоркие глаза, выпуклый лоб, редкая обворожительная улыбка и трогательная небрежность в жестах и неоскорбительная надменность в позе... Некрасивое, некрасивое мое дитя, острое на слово... И рядом я вообразила Тимошу...

"Ты что, в самом деле чувствуешь, что ты... тебе кажется, что ты ее... ну, в общем, ты хочешь сказать... Ты даже уверен?.." - говорила я ему, заикаясь. "В самом деле, - ответил он очень просто. - Я эту барышню, как вы ее изволите величать, люблю, и она меня, кажется, тоже. Вас это огорчает?.."

И стрела полетела...

И вот мы пили чай и молчали, и я понимала, что теперь моя дочь думает о своем возлюбленном! Впрочем, я давно это предугадала и втихомолку молилась о том, чтобы только поскорее перегорели в Тимоше излишние опочининские страсти, непригодные в домашнем обиходе.

Мы пили чай на открытой веранде губинского дома. Пламя свечей не шевелилось. Парк утопал во тьме. Молчали птицы. Дуня принесла горячее молоко, и половицы скрипнули под босыми ногами. Не верилось в этом покое, что белый дом с распахнутыми окнами, укрытый вечерними тенями, еще не так давно, какихнибудь десять лет тому назад, трещал и разрушался в диком огне и я, еще не старая, с короной на голове, в каждой руке по пистолету, ринулась с крыльца на примолкшую толпу. Ан да Варвара! Какова была!

И не с той ли поры пришлось заново выращивать в себе снисходительность, милосердие, великодушие? Но и по нынешний день они все же не те, что были когдато. Какието бледные, чахлые, замешенные на подозрении и тревоге... И дом не тот, приземистей и теснее, без запахов детства, без прошлого, годный для Лизы, но для меня чужой. Он променял свой екатерининский размах и мирное самодовольство на печальные воспоминания и неуверенность в завтрашнем дне. И книги уже не те в новых шкафах, полированных и добротных с виду. То были Вольтер и Монтескье, откровения Цезарей, и кровавые прогулки Аннибалов, и державинские высокопарности, от которых захватывало дух: книги, подобранные одна к другой, в коих соперничали величие и строптивость, гордая непреклонность и жажда перемен. А нынче все больше Вертеровы слезы да изыскания господина Карамзина о наших древних жестоких сварах, знакомство с которыми губительно не только для юношеских сердец; да множество всяческих наставлений, как уберечь хозяйство от гибели и за счет чего утяжелить скудеющие кошельки...

Пламя свечей не шевелилось. Парк утопал во тьме. Молчали птицы.

- Наш мивый сосед запаздывает, - сказала Лиза. - Правда, я его не пригвашава, но он сам напросився нынче вечером. Уж не передумав ви?

- Скоро он сделает тебе предложение, - сказала я рассеянно, как могла, - я вижу, все клонится к тому...

Она вздохнула.

- Я родивась в Кавужской губернии, - сказала скорбно, - отца своего не знава...

- Бедная сиротка, - поддержала я.

- ...так и росва среди природы, уповая на ее мивости. Еще в детстве мне встретився моводой чевовек, победивший Бонапарта, порывистый и бвагородный. Я гвянува в его гваза и сразу понява, что он предназначен мне.

- Както уж все очень просто и легко с этим делом, - сказала я будто себе самой, - ни бурь, ни смятения...

- ...но я торопивась, я быва терпевива, - продиктовала она, - наконец время приспево, все образовавось...

- Кто же этот счастливчик? - спросила я, кутаясь в шаль.

- Ах, не спрашивайте, сударыня, - продолжала она, не отводя скорбного взгляда. - Вы еще достаточно моводы и собвазнитевьны, чтобы я могва рисковать знакомить вас с ним. Вы, еще чего доброго, его заманите... Вам не жавко сиротку?..

- А если я его знаю, и он чудовище, и вам грозят всяческие беды?.. Назовите хотя бы имя.

- Его зовут Тимофеем, - сказала Лиза, вперив в меня свои глазки.

- Нет, не знаю, - равнодушно откликнулась я, а сама подумала с удовлетворением, что хоть манера пристально разглядывать собеседника у нее моя... хоть это... хоть что нибудь.

- Ну вот видите, - произнесла она с укоризной, - вы, конечно, и друга его не знаете, которого я жду с ним вместе. Не знаете?.. А это господин Аквичеев, такой симпатичный хохотун и франт, жаждущий всяких общественных и повитических переустройств.

- Что это значит? - спросила я, теряя желание шутить.

- Ну, немножечко пустить затхвую кровь, например. Иви сдевать так, чтобы у вас нечаянно по привычке не возникво жевание какойнибудь вашей девке привязать камень...

- Лиза! - крикнула я.

Дуня по пояс высунулась в окошко. Во тьме всхрапнула лошадь и послышались голоса.

Лиза со звоном опустила ложечку в чашку. - Прости, maman! Прости меня, прости...

Да что уж "прости"? Пересчитывая все давние раны, убеждаешься в ничтожности последней, самой свежей, если, конечно, она не смертельна. При появлении наших гостей Лиза так и оставалась сидеть с навостренным на поединок лицом и не думая сменить маску. Пришлось мне вдвойне засветиться улыбкой, пригласить сесть, кликнуть подать, принести, приказать лакею заменить стул на поместительное кресло для Акличеева, куда он плюхнулся, отдуваясь, предварительно перецеловав нам ручки.

- Вы правы, - сказал он, утирая пот, - последняя рана ничтожна. Постепенно ведь привыкаешь, и вот уже все кажется пустяком... А мы сейчас совали свои длинные носы в винокуренные дела Тимоши. Ну, я вам доложу... Мне бы не лениться, я бы тотчас поправил свои дела, ейбогу... - Он говорил и похохатывал, будто и впрямь собирался все это совершить, а может, и собирался, кто его знает?

- А отчего же вы такой венивый? - спросила Лиза.

- Отчего? Да оттого, сударыня. Моя божественная природа, вот и все. Ну и, конечно, моя жена... Сама судит, сама распоряжается, сама меня отстраняет...

- Почему же? - удивилась я.

- Да все потому, что лентяй, - захохотал он, довольный. - Сейчас, например, должен, кровь из носу, лететь на Украину... там грандиозная охота на волков... - Он мельком глянул на Тимошу. - А вот не могу оторваться от чая со сливками... И корю себя, и презираю, а прихлебываю...