Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

Мы еще посидели на чердачной лестнице, дохрустывая яблоки. Затем Ромка запустил огрызком в дверь Редькиных и торжественно заявил, что станет космонавтом.

А все равно веселое было время! Все было впервые. И все мы хотели стать космонавтами...

ДЕД

Деду стукнуло девяносто два. Согласитесь, возраст почтенный. Если с умом им пользоваться, можно многого добиться.

Дед добивался.

Он шлялся по комнатам, гремя палкой, мешался у всех под ногами, вспоминал боевое прошлое и время от времени вдруг жалостливо вопрошал:

- А куда бабка-то моя ушла? Когда вернется?

Бабушка преследовала его по пятам и из-за плеча весело подмигивала: не обращайте, дескать, внимания, из ума, дескать, старый выжил. Хотя, собственно, веселого лично для нее ничего тут не наблюдалось. Чего уж тут веселого, если тебя напрочь не замечают?

Деду, конечно, говорили:

- Да вот же бабушка! Вот она!

Дед оглядывался и недоуменно мотал сивой своей, извиняюсь за выражение, башкой.

- Нет, это какая-то другая женщина. А вот куда моя бабка ушла?

Ну, потом всем надоела эта морока, и деду просто стали говорить:

- Скоро, скоро придет твоя бабушка.

Даже бабушка говорила:

- Скоро, скоро придет твоя бабушка.

Вот чего дед добился. Но все это ерунда. Как-то за обеденным столом, куда его допускали весьма нечасто из-за неряшливости, он сказал, внимательно пронаблюдав за всеми:

Эк вы неопрятно живете.

А потом обвел всех еще раз взором, уже снисходительным и как

бы между прочим сказал:

- И вам нет смысла жить лучше.

И добавил:

- Потому что жить лучше будете все равно не вы.

И удалился к себе, победно вбивая конец своей чертовой палки в лакированный паркет!

Вот какой дед. К тому же он в молодости вел очень здоровый образ жизни. Он прямо все уши мне прожужжал о том, как он занимался спортом, не пил, не курил и так далее. Ужасно он порой бывал утомителен.

Но с другой стороны. Возраст его вселял в меня изрядную толику надежды. У меня был корыстный, признаюсь, расчет - попользоваться дедовыми генами. То есть, дотянуть и самому до почтенного возраста, а потом уж в свое удовольствие морочить наследникам головы.

А дед-таки помер, царство ему небесное, чуток не дотянув до ста.

А потом мне сказали, что дед этот мне не родной. И вообще никакой.

Он и тут всех одурачил, женившись на бабушке, когда я уже существовал вовсю! И появление внука ему не стоило ровным счетом ничего!

Узнав об этом, я жутко расстроился. Причем расстроился не один раз, а два.

Первый раз - из-за генов, которых мне теперь не видать. А второй раз расстроился из-за "зачем сказали?".

Ну не знал бы я, что дед мне не родной... Но хотя бы психологически был настроен на долголетие, черт с ними, с генами! И только может быть внезапно и ненадолго был бы удивлен кратковременностью моего существования. Ведь тут никто толком еще не знает, что главное - гены или психология. А мне вот так взяли и ляпнули.

А раньше молчали. Гуманисты...

ОЖИДАНИЕ

Каждый вечер окна нашего дома с тревогой посматривают на запад. Сегодня, к их радости, небосклон чист. И они поспешно расхватывают закат. Хватило всем. Но ненадолго. И я тороплюсь.

- Нет, нет, голубчик, милый, я останусь ждать, - говорит она чуть встревоженно. - А ты иди, иди... Только скорей возвращайся. Хорошо?

Я сбегаю по лестнице, не дожидаясь вечно занятого собою лифта. И уже на улице не спеша иду вдоль окон. Они сейчас увлечены. Каждое вглядывается в свой фрагментик заката. Тот красуется перед ними ясными пастельными тонами.

Дом не обращает на меня внимание. Весь, вытягиваясь и привставая на цыпочки, он тянется вслед уходящему солнцу. Ведь до следующего заката стоять окнам темными, пасмурными.

Дойдя до угла, поворачиваю обратно и возвращаюсь к нашему подъезду под неумолчное и въедливое ворчание старушки с первого этажа. Она, резонно, с ее точки зрения, высказывает возмущение. По поводу того, что заглядыванием в чужие окна я смущаю ее покой. Тот самый, которого она ждала всю жизнь. Я вспоминаю: мне пора, пора...

- Миленький, где же ты так долго был? Ты же знаешь, как одной ждать...

Я понимаю ее тревогу. Одному ждать действительно невыносимо. Независимо от того, что ждешь. И мы стараемся не оставлять друг друга наедине со временем.

Я сажусь рядом, беру ее ладони в свои и начинаю ей рассказывать мой сон:

- Смешно... Мне приснилось, что кто-то позвал меня. Я встал и... пошел. А проснулся посреди комнаты!

Мой рассказ ее не успокоил.

- А.. а я? Где была я? Почему тебя одного позвали?

- Нет, и тебя звали. Но ты крепко спала. И это хорошо. Во сне не так утомительно ждать.

Она соглашается. Но тут же спрашивает:

- Ты бы так и ушел один?

- Нет, конечно, что ты. Я же сказал... Я проснулся. Чтобы вернуться за тобой.

- А потом? - требует она. - Что было потом?

- Потом?... Ну... Я посмеялся и лег.

- А голос? Какой был голос?

- Очень простой, хороший. Словно друг на улице окликнул.

- Хм... Друг... Друзья...

Она смотрит с подозрением. Глаза покрываются влагой.

- Тебе нельзя волноваться, - напоминаю я. - И вообще - это все сумерки. Вот подожди, я включу свет.

Я дергаю шнурочек раз-другой. Лишь с третьей попытки мне удается вызвонить свет.

Она тут же говорит?

- Так я и знала... Какая гадость... возмутительно...

И с негодованием смотрит на градусник.

- Ну, перестань. Просто к вечеру стало прохладнее. Так всегда бывает.

- Нет, - настаивает она. - Не всегда. Он чувствует мое приближение. И как только видит меня, сразу опускает свой столбик на градус. Вот стоит мне сейчас выйти, он тут же поднимется. Сейчас увидишь...

- Ради Бога, сиди. Ведь если ты выйдешь, мы оба окажемся в одиночестве.

Действует. Замирает.

На свет тем временем летит всевозможная насекомая живность. потолкавшись в хороводе вокруг лампочки, рассаживаются по любимым местам и тоже начинают ждать.

Желтый мотылек пристраивается у нас над головой. Мы оба поворачиваемся к нему. Сейчас, со сложенными крыльями, он уже не похож на порхающий фонарик. Скорее на тыквенную семечку. Три коричневых пятнышка на крыльях.

Я тихонько дую на него. Он сердито обтирает усики лапкой и бочком перебирается подальше от меня. Но не улетает.

- Не выносит русского духа, - говорю я.

- Тихо, - шепотом говорит она. - Не трогай его. У него ведь очень короткая жизнь. По нашим меркам - он уже год сидит сейчас. Целый год! Сидит и думает, думает... Вот умница-то, а?

За стеной слышится негромкий мелодичный звук.

- Пианино? Но кто это?

- Боже мой... Ей уже купили пианино, - испуганно говорит он.

- Кому?

- Да девочке. Маленькой такой... помнишь, у соседей?

- Девочке? У них был ребенок, я помню... Ма-аленький...

- Она выросла!

Звуки осторожно проникают в нашу комнату. Сначала робкие, смущенные, прячущиеся. Затем все более настойчивые, выразительные...