Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

Хмель и горячая кровь брали свое. Под столы и над столами с лихим звоном полетели бутылки. На стены, с теперь уже раздражающими надписями, плескалось вино. В воздухе носилась жажда поединка. Неважно с кем и из-за чего. И дуэлянты отыскались - калужский поэт Саша Удовиченко и московский прозаик Андрей Воронцов. В окружении многочисленных секундантов соперники проследовали в туалет. За неимением пистолетов сатисфакция давалась на кулаках. Энергичный натиск поэта наткнулся на умелую боксерскую работу противника. По очкам победил Андрей. Тут же отыскались и другие желающие получить по физиономии, и в атмосфере явственно запахло погромом.

Неизвестно, чем бы закончилась студенческая свистопляска, посвященная полувековому юбилею альма-матер. Но на призывы литераторов старшего поколения сбежалась охрана, и нас поперли. Скорее всего. Не могли не попереть. Просто дальнейшее помнится смутно - экономили на закуске. Но несомненно, празднество продолжалось в общежитии, на Руставели.

Но как бы там ни было, администрация ЦДЛ лишний раз убедилась в горькой истине: студент и дом литераторов - две вещи несовместные. И негостеприимные двери захлопнулись для нас вновь. Впрочем, и старички давали жару. И не раз у входа в Пестрый появлялись грозные резолюции примерно следующего содержания: "В связи с недостойным поведением лишить писателя Имярек права посещения ресторана сроком на 1 (один) месяц. Подпись. Печать."

В конце 80-х ЦДЛ стал для нас еще желаннее. В стране свирепствовал сухой закон, гибельно отражаясь на самочувствии литераторов, привыкших общаться с хмельной музой. Буфет же в Доме функционировал исправно. И так же несокрушимо стояли за буфетной стойкой Пестрого грудастые буфетчицы, совмещашие в прошлом, как утверждают знающие люди, свои прямые обязанности с внештатным осведомительством. И так же нас, литераторов без соответствующего билета, "не пщали" молодцы комсомольского вида. Приходилось пускаться на уловки: проникать через переход из Большого союза, через боковой вход в ресторан, или обращаться к билетным писателям с просьбой провести. Выражаю личную благодарность за поддержку в те трудные годы Юре Доброскокову и везде проникающему Боре Никитину.

Таинственный подземный переход из Большого Союза вел к нижнему буфету. Считался он малопрестижным, поскольку предназначался для гостей Дома, для зрителей различных мероприятий, проходящих в ЦДЛ, славящимся в 80-х своими киноабонементами и творческими вечерами. Рядом с нижним буфетом совершенно отдельно от мира ЦДЛ существовала биллиардная, откуда время от времени заглядывал в буфет И.Шкляревский, рассеянно оглядывал сидящих за столиками и вновь скрывался в царстве зеленого сукна и смачных карамболей. Для нас же, студентов, и проникновение в нижний представляло порой трудную задачу.

Подспорьем в разрешении этой проблемы стал билет Союза литераторов, созданного Д.Цесельчуком и куда входили многие официально не признанные талантливые литераторы, например А.Еременко и С.Василенко. И вооружившись таким билетом, я впервые и нахально вошел в ресторан с парадного входа, с Воровского (ныне Поварская), подгоняемый похмельем и еще безбилетным тогда критиком П.Басинским. Видавший виды охранник недоуменно повертел в руках странную книжечку и вызвал метрдотеля. Тот с неменьшим изумлением осмотрел странный документ и... пропустил, предупредив, чтобы мы, Боже упаси, не устраивались в Дубовом зале. И мы, чуть не на цыпочках миновав панельное великолепие Дубового, радостно устремились в Пестрый. Впрочем, при наличии свободного столика можно было спокойно посидеть и в Дубовом. И тебе без вопросов подавали графинчик водки и грибочки с нежной селедочкой. За вполне умеренную плату. И слегка затуманившийся взор гостя, поднимавшегося по резной лестнице к туалету, любовно охватывал панораму накрытых столов и оживленные лица А.Иванова, В.Пьецуха, В.Маканина, А.Кима и многих-многих других известных литераторов и актеров, а среди сигаретного дыма и кухонных ароматов плавали звуки негромкого пианино... Эх!

Как ни странно, но и выход из Дома в пору зимнюю, представлял из себя определенную проблему. Из-за гардеробной стойки вылетал с твоим, знававшим времена лучшие пальто почтенный гардеробщик, с орденскими планками на груди, и норовил накинуть на плечи, привычно рассчитывая на чаевые. Не привыкший к такому обращению студент, к тому же и сильно стесненный в наличности, бормотал нечто невнятное и спешил выхватить из угодливых рук незамысловатый предмет своего туалета. Только изрядная доля выпитого помогала побороть смущение.

Не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось впечатление от ЦДЛа, как от распивочной для деградирующих писателей. Вовсе нет. Нет, большинство литераторов приходили сюда лишь после того, как добросовестно отрабатывали неделями, не разгибаясь, за письменными столами, и лишь когда голова совсем уже переставала что-либо соображать и сладостное одиночество творчества превращалось в тюремный вакуум. Тут-то и славно было оказаться в атмосфере ни к чему не обязывающего трепа, первого обжигающего желудок глотка и хмельного легкого флирт, снимающего напряжение каторжного труда.

А многие приходили в ЦДЛ на творческие вечера, даже не догадываясь о кабацкой его жизни, и уходили в состоянии того же блаженного невежества, свято полагая, что посетили очаг высокой культуры. И на них с недоумением взирал появляющийся из биллиардной, как из преисподней, И.Шкляревский.

И разве можно забыть политические схватки, кипевшие в стенах Дома? Разве можно забыть "Память"? Однажды мы с одним известным критиком, проходя мимо Дома, отметили скопление народа у дверей. Для нас это означало лишь одно - в такой тусовке легче проскочить в Пестрый. И мы вошли, заверив вахту у дверей, что направляемся... э... ну, вот на этот вечер. А в большом зале заседал "Апрель", тогда юный и привлекательный, собираший полную аудиторию. "Память", естественно, не могла остаться в стороне. И нет бы нам прямиком отправиться по назначению, то бишь, к стойке, но черт нас дернул отправиться в зал, нашептав, что дескать, на наших глазах творится История. История и произошла. В битком набитом большом зале мы едва отыскали два свободных местечка в центре. Нас не насторожил тот факт, что места пустуют. Мы невнимательно оглядели соседей, таращась на сцену и ожидая судьбоносных заявлений. Вдруг сидящие рядом с нами коротко стриженые молодцы начали выкрикивать нечто, прямо указывающее на их противоположную точку зрения на происходящее как в зале, так и в стране. На молодцев свирепо зашикали. Подскочил разъяренный Л.Жуховицкий. Мы оказались в стане "Памяти"! Пришлось бежать. Сняв стресс методом известным, через час мы в вестибюле подверглись нападению группы рассерженных женщин еврейской национальности, вышедших из зала покурить и запомнивших, как мы позорно ретировались под натиском "Апреля". Боюсь и думать, чем бы закончилось для нас объяснение с дамами, если бы не вмешательство Олега Файнштейна, клятвенно заверивших "апрелевок", что мы к другой одиозной организации отношения не имеем. Впрочем, и самому Файнштейну поверили далеко не сразу, и с сомнением вглядывались в черты его лица, не желая доверять очевидному. Пришлось пройти повторный курс лечения от стресса. В биллиардной успокаивающе постукивали шары.