Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

войти в наше братство...

Скорей верблюд..., - пробормотал Д-р.

Они выбрались на шоссе.

Так вы... экстрасенс? - восхищенным шепотом спросил Д-р,

сбивая снег с обуви.

Позади снежную целину пересекал ровный шрам тропы.

Тамара посмотрела на него с сожалением.

Ну что вы. Экстрасенсы не имеют к этому никакого

отношения. Это так, шуты, скоморохи, тешащие толпу... Мы же невидимы, толпе недоступны.

Она двинулась по обочине. Д-р присел на корточки.

Мадам, - сказал он тихо. - Ну нельзя же быть такой дурой!

И подтолкнул бутылочный замерзший осколок с обочины на

проезжую часть.

Когда он вновь догнал ее, с другой стороны дороги, от высокой сосны метнулась к ним белка, стремительный и жирный зверек. Тамара достала из кармана пальто яблоко и, откусив зеленый бочок, поднесла дольку к хищной серой мордочке.

Д-р удерживал руки в карманах ценой некоторого напряжения. Просто он по опыту знал, что эта тварь может мстительно цапнуть, если ей поднести пустую ладонь или кукиш. Пришлось сильно закашляться. Белка мгновенно взлетела на ближайший ствол. Не уронив, правда, подачки. Тамара с укоризной посмотрела на спутника.

Простите, - сказал он, держась за грудь. - Свежий воздух.

Отвыкаешь, знаете, в городе...

Да, да, - сказала она. - Город. Все видят в нем безусловное

зло. Может быть. Но только ведь и город надо защищать. Если б вы знали, сколько на это уходит сил.

Д-р сочувственно развел руками. А Тамара вновь двинулась вперед. И Д-ру вновь пришлось догонять ее. Но она опять остановилась, словно вспомнив о важном деле. Полезла в другой карман, достала горсть семечек, вытянула ладонь и стала ждать.

Синицы появились, будто из воздуха возникли. Одна из них зависла над ладонью. Вдруг, решившись, с лету хватанула семя и вспорхнула на ветвь.

Держите, попробуйте тоже, - предложила Тамара.

Д-р взял с теплой и влажной ладони два черных семени. И

теперь, с протянутой рукой, ощущал себя придорожным побирушкой.

Его синица оказалась решительным пернатым. Она села на указательный палец, цепко обхватив его длинными черными коготками. Ткнулась в семя, но не удержала его, сама же испугалась и отлетела в сторону, словно под порывом ветра. Д-р даже не смог придумать, что бы такое подстроить этой крохе. И то сказать: есть же границы всему!

Собственно, - заявила Тамара, - всего-то от нас всех и

требуется - продержаться как можно дольше порядочным человеком. Держись, сколько можешь... Уж не ради себя - ради других.

А потом? - спросил Д-р, машинально отмахнувшись от

синицы, как от мухи.

А потом? Ну, что? Доживай. И хотя бы зла не делай,

равнодушно закончила она.

Послушайте, Тамара, - решительно сказал Д-р, - вы серьезно

так думаете?

Почему вы спрашиваете?

Да потому, - сказал Д-р, предвкушая слезливую развязку,

потому, что девушка должна о женихах думать. Понимаете? А не забивать себе голову ерундой.

Я не считаю это ерундой, - спокойно сказала она.

Да перестаньте! Давайте откровенно, - предложил он. - Если

Бы вы были хороши собой, окружены ухажерами, разве космос...

Что космос? - строго спросила она, словно не слышала всего

предыдущего.

Да ваша же матушка мне и объяснила, - не отступал Д-р. - Что

с вашими шансами на замужество - только и остается... философствовать. Разве не так? Честно?

Ах, матушка, - Тамара улыбнулась с некоторой печалью.

Вот и она не выдержала. Держалась, держалась... Видите, как действует космос? А ведь она в свое время... Впрочем, вам, кажется, это не интересно. Пойдемте назад.

Ее шаги слякотно отзвучали по асфальту шоссе, затем стихли, удаляясь, в снегу.

Д-р не пошел за ней. Так и стоял на месте, оглядывая верхушки деревьев. Секунду спустя сообразил, что ищет сук покрепче. А еще через мгновение уже хохотал от внезапного решения: нет, не сейчас надо вешаться. Не зимой. Поближе к весне. Или весной.

Чтобы запах разложения торжествующе ударил в нос явившимся п о л ю б о в а т ь с я природой.

СМИРНОВА

Пролог

Смирнова - простая и ужасненькая русская баба.

1. Хорошенькая

Вот я немного выпью-выпью, и Смирнова сразу такая хорошенькаяхорошенькая. Но недолго. Как я чуть переберу, она тут же обратно - ну просто швабра. Я ей так и говорю, потому что она всегда просит определенности:

- Ты просто швабра.

Мягко так говорю, без злобы, и она пока не обижается.

Но я еще чуть добавлю и начинаю не шутя подозревать. Я говорю:

- Ты это нарочно?

- Чего? - говорит она, как бы и не догадываясь.

- А того. Так ненадолго хорошенькая. Нарочно?

Тут уж она обижается. Уже, считает, имеет право. Свешивает нос ( а о нем отдельно) чуть не до полу.

- Да ничего, - говорю. - Ничего. Ладно. Я привык. Вот только одного не понимаю. Почему бы тебе всегда не быть хорошенькой? Ты что, не хочешь? Ну, как хочешь. Я же тебе добра желаю. А ты мне рожи корчишь. Постыдилась бы. Ведь уж не девочка.

- Да не корчу я рожи, - говорит она, начиная выдавливать слезы. - Я всегда, всегда...

Не верю я ей, конечно, но успокаиваю:

- Ладно, - говорю. - Ничего. Я привык. Швабра так швабра.

А сам потихоньку пью. Так вот и спиваюсь.

А вообще много нашего брата эдак вот спилось из-за них. Из-за баб, то есть.

2. В гостях

Я всегда в салаты крошу мелко. Очень-очень мелко. Чтобы невозможно было даже догадаться, что кушаешь. И поэтому люблю спрашивать, все тщательно перемешав до однородности массы:

- А что это вы кушаете?

А они и не знают!

Вот тогда и можно отвести душу:

- Во дают. Лопают и не знают.

И еще так спросить:

- Вам, что ли, все равно, что кушать? Что ни подадут, да?

Особенно в этот момент здорово посмотреть на Смирнову. У нее такой нос, прямо носище, обалдеешь какой. А она с ним в гости ходит. Серьезно. Другая бы дома сидела, носа на улицу не казала. Или, по крайней мере, дома нос оставляла, если приспичило. А эта везде со своим носом шарахается, ни стыда, ни совести. Правда. Такая балда. А еще говорят, она жутко храпит. Это так, к слову. Так храпит, что ни один мужик не выдерживает. Еще бы. У нее нос под подушку заворачивается, и там с большим трудом дышит. Вот и храпит. Просто ужас как выводит. Страху нагоняет с первых аккордов. Мужик и не выдерживает. Да и никто не выдержит. Прямо как в чем лежал мужик, так и вылетает из постели, да и из квартиры Смирновой к чертовой матери и в чем мать родила. А та дрыхнет себе, ноль внимания, мол много вашего брата по улицам шляется. И вдогонку ему, вслед, голому и дрожащему от страха, убегающему, как еще разок храпанет, бедолагу с лестницы кубарем сметает, без рук, без ног домой доползает к своей законной, и уж никогда той не изменяет, зарекается по гроб жизни, из дома носу не кажет, не только что к Смирновой, а даже хоть к кому.

И вот когда Смирнова трескает на дармовщину салат, тут ее и спросить: