Всеволод Иванов - У

- Чрезмерное стремление,- сказал Черпанов небрежно.

Жаворонков поднял кулак.

- А ну, встаньте!

Черпанов встал.

- Я Егор Егорычу велел встать.

- Да мы приблизительно одного роста.

- Где ж одного, когда вы, Леон Ионыч, головой выше.

- Это кажется от моих умственных способностей. Кроме того, если он заграничный, то сядет. Заграничный костюм подходящ для каждого.

Жаворонков еще более очерствел, заосторожничал, замялся.

- А ну, пройдитесь,- сказал он.

Черпанов сделал два-три шага.

- Присядь.

Черпанов присел.

- Да, будет годен.

- А цвет какой? - спросил я, вспомнив о зеленой поддевке.

- Да цвет такой, скромный, вполне для ваших секретарских лет. Еще раз встаньте. Вполне подходит, верьте мне. И длина, и ширина, и замечательная заграничная материя.

- Ну вот, мы его и купим.

- Отлично, Егор Егорыч.

- Посмотреть бы лично, Кузьма Георгич.

- Отчего не посмотреть, Егор Егорыч.

Он осторожненько вздохнул - и мысленно огляделся. Так же как и вся комната.

- А сколько же вы даете, граждане, комиссионных?

- Позвольте. Мы же у вас костюм покупаем, и вам же комиссионные!

- Кабы у меня, Егор Егорыч, я б его, возможно, даром подарил. Продал я его. Вышло здесь одно испуганное обстоятельство: разгорячился я клеветой доктора, думая также, что Сусанна насчет алиментов запускает, и двинул его смертельно. Милиция, думаю, обыск. Скажут, откуда заграничные вещи? Продал. Задарма продал.

Черпанов подряд пересел со стула на стул - этак стульев шесть.

- Фу ты, какой растяпа! Кому ж вы продали?

- Фамилию назвать пустяковое дело, Леон Ионыч. Только он вам все равно не продаст. Он тоже встревожен. Вот вы меня успокоили своим приглашением, я чувствую себя человеком, мне жаль костюма. Вот ведь до чего доводит несдержанный характер. В божьем заступничестве начал сомневаться, а теперь, похоже, опять вернулся к лону...

- А черт с ним, с лоном! Кому продали? - сдвигая стулья в одну линию, скачал Черпанов. Он шумом стульев как бы повышал свой голос.

- Случайно продал. Пришел он узнать, так как у меня произошел скандал, а он метил устроить вечеринку - с картами. Предлагает мне пятидюймовые плахи, а от меня костюм, так как гость его любит играть на вещи, а не на деньги. А узнать он хотел - как и бил: для милиции или для себя. Опять же костюм биллиард ему напомнил.

Я осторожно, желая выведать хоть бы цвет, спросил:

- Чем же биллиард?

Жаворонков дерзко щелкнул меня пальцем по плечу:

- Гладкостью.

Черпанов придвинул к стульям скамейку:

- Экая глупость! А мы привыкли жить осторожно. Баба говорит - по новой системе лечит. То есть доктор. А я думаю, черт его знает, не ложный ли свидетель по части алиментов? 10% могу рассчитывать комиссионных, граждане?

- Десять процентов с чего, Кузьма Георгич?

- С общей суммы костюма.

- Но ведь костюм-то ваш?

- Опять то - на то. Зачем мой? Я его снова куплю.

Черпанов сдержанно, но достаточно раздраженно проскрипел:

- С нас комиссионные? Ты с ума сошел, Жаворонков?

- Как угодно,- дерзко глядя в глаза Черпанова, ответил Жаворонков.

Мы помолчали.

- Ты нам скажи,- начал опять Черпанов,- кому ты его продал?

- Леон Ионыч! Богом клянусь, делом нашим клянусь, не продаст он вам костюма.

- Как его фамилия?

- Фамилия?

- Жаворонков, брось шутки!

Жаворонков вытер о штаны вспотевшие кулаки и, сдерживая злобу, проурчал:

- Сколько заплатите? Дайте, Леон Ионыч, хоть сорок рублей.

- Пять!

- Ну, давайте пять!

Он, скомкав деньги, сунул их в карман.

- Фамилию? - повторил строго Черпанов.

- Фамилия у него знаменитая. Шулер и подлейшая личность. Владел скрытыми притонами, но теперь замазал. Сообщал я о нем в милицию, но рука есть там, что ли, словом, по-прежнему - через день вечеринки с играми.

- Фамилию!

- Стыдно и произносить его фамилию. Пакостит дом его фамилия.

Черпанов застегнул карманы:

- Гривенника к пятерке не прибавлю, Жаворонков.

- Трошин его фамилия. Тереша Трошин. Ныне в винодельческом тресте служит. Раньше...

- Плевать мне на всякие "раньше"!

- Обманет, он вместо заграничного костюма такую непролазную дрянь всучит, годы будете жалеть. При моем комиссионерстве оплошность отпадает, так как я соображаю...

Черпанов одернул синюю блузу, встал:

- Пора, Егор Егорыч. А ты, Жаворонков, насчет шестисот двадцати обмозгуй, список составь, разбей по группам - и пусть готовятся. Квартирные и суточные после представления списков на третий день, прогонные немедленно. Наживай брюхо, Жаворонков!

Жаворонков обалдел и чуть ли не сделал руки по швам.

Мы покинули его комнатки - степенно и торжественно.

Лестница показалась мне широкой - и менее крутой.

Мы слезли в той части столицы, которую некогда именовали "окраиной". Здесь более чем где-либо,- если даже и не стараться оставить позади мучающее вас беспокойство, так как оно мучило меня,- вы заметите напор того иного, которое достойно всяческой похвалы. Вместо дрях-лых домишек, пред которыми и наш № 42 мог показаться дворцом, перед вами белые пятиэтажные улицы, мурава скверов, дворы озеленились, плотные серые заводы утеряли былую принижен-ность; тощие лица, хилые тела сменились озадистыми, широкими в крестце. Распалялись глаза, глядя на все это! Отлично бы чувствовал я себя, озаренно бы даже, кабы не постоянная оглядка на Черпанова, кабы не стремление усвоить его теперешнее состояние. А он был сух и длинен - и больше ничего. По лестнице - такой светлой, словно архитекторы боялись, что обитатели постоянно теряют иголки или заботились они о бюрократах, которые приспособят здесь столы для натиска анкет,- мы поднялись на третий этаж. Едва мы открыли дверь, напор радио заставил нас придвинуться друг к другу. Хозяин, Миша Некрасов, принял наше движение за похвалу. Он кру-тил перед нами черный ящик вроде сковородки с перехваченным зрачком, откуда чей-то унылый голос требовал признания. Углубленный человек в пиджаке с отвислыми карманами, вроде тот, которого Черпанов называл Супчиком, безмятежно стоял подле ящика, погрузившись, видимо, в пропасть своих размышлений. "Заграницу ловим!" - прокричал нам хозяин.

- Прекрасное радио! - закричал Черпанов, перекрывая все голоса.Впервые встречаю подобное радио. Удивительное радио, призываю свидетелей.

- То ли крик достался ему дорого, то ли он волновался, то ли желал изобразить волнение, то ли желал начать обычное обсиживание всей мебели, Черпанов плюхнулся на стул, обитый клеен-кой, плеснул из графина в стакан хозяин взглянул на него оробело,- глотнул... и опять я скло-нен возвратиться к нашим классикам: "глаза его выскочили на лоб", сказали бы они. На лоб не на лоб - я думаю, что ни при каких обстоятельствах глаза Черпанова не могут выскочить на лоб, не потому, что там места нет, а оттого, что он всегда сумеет сдержать себя,- но под лоб они укати-лись. Он даже слегка побледнел: