Всеволод Иванов - У

- Послушайте, товарищ,- сказал он, наконец, хозяину,- правда, я поднимался по лестнице, задохнулся также и от умиротворения радио, но почему в графинчике, который стоит мирно в стороне на водяном подносике, вместо освежающего я саданул водку?

- Хозяйка,- в ней вы бы прочли математически выраженное скопление доброты и мягкос-ти,- всполошилась. Хозяин обозначил руками недоумение.

- Миша, ты же дал торжественное обещание не пить. И для гостей хотел одного вина.

- Как водка, да здесь вода, Надя. Бьюсь об заклад.

Он поднял графин, понюхал:

- Действительно, водка. Кто-то подшутил. Придется вылить.

Водке всегда найдутся защитники. Кто знает, не в расчете ли на защитника и доброту хозяйки появился графин? Ясно, что первым внес изменения в беседу о водке Черпанов:

- Зачем выливать, то есть выливать в раковину, лучше в себя. Водка способствует душевно-сти разговора, товарищи.

Миша Некрасов пятился с графином:

- Удивительно, но каждый раз в графине вместо воды водка.

- Чрезвычайно однообразная шутка,- вставил Черпанов,- пора одуматься.

А главное, попробуй обнаружить виновника. Все хохочут.

И точно, все захохотали. Хозяйка откатила назад, в кухню за угощеньями. Водка протисну-лась к своему месту. Хозяин обратился к Черпанову:

- Хорошо, брат, что пришел. Изобретатель - народ забывчивый.

- Забывчивый, когда ему не нужно командиров.

- Командиров?

- Можно начинать, Миша?

- Водку?

- Нет, доклад мой об Урале и о воздухоплавании, а также воздушной обороне.

- Обожди. Еще ребята подойдут.

Черпанов озабоченно начал буравить вздутые свои карманы. Хозяин благоговейно отошел от него.

- Восхищайтесь,- сухо, словно поджигая, прошептал мне Черпанов.

- Чем мне восхищаться?

- А известно вам, что в американском путеводителе по СССР рекомендовано, первоочеред-но, всем увиденным восхищаться.

- Идите вы с американцами! Они думают по-своему, а я хочу - восхищаюсь, хочу - нет.

- Тогда отодвиньтесь.

Я отодвинулся - и толкнулся в М. Н. Синицына. Да, стоял передо мной М. Н. Синицын в коричневой своей куртке, с красно-синим огрызком карандаша в кармашке, с морщинистыми своими губами, которые он постоянно раздувал. Не могу похвастаться, чтоб он обрадовался мне.

- Вернулись? - спросил он уныло.- Отдохнули? Все отдыхаете.

- И не уезжал.

- Пристроился на другую службу? И верно. Склочное у вас место. Тупицы какие-то сидят. Тебе-то, небось, нечувствительно, а свежему человеку неприятности сплошь. Доктор, Матвей Иваныч, пишет тебе?

- И доктор не уезжал.

Мне казалось, что М. Н. Синицын должен бы чувствовать побольше интереса к своему делу, потому что мое сообщение о докторе его ничуть не взволновало.

- Болен, что ли? - сказал он вяло, явно стараясь сбыть с рук скучный разговор.

- Влюблен.

М. Н. Синицын сунул трубку в рот:

- Бывает. Ты тоже влюблен. Любопытненько.

- Не помещается.

Он оглядел меня с легким пренебрежением:

- Где и поместиться. Тебя, брат, зажечь как мокрый торф - запутано и запугано. Средним числом сказать - трепло ты, Егор Егорыч. Но, возможно, высохнешь.- Он пустил мне дыма в нос, раздул губы. Я привык к его грубой манере говорить, а сейчас даже она забавляла.- На чем мы прошлый раз-то остановились?

Я знал, что, если он зарядит рассказывать, так на весь вечер. Его надобно уметь прервать в самом начале. Я спросил о первом попавшемся в голову:

- Как у вас там больные? Юрьевы, ювелиры.

Он провел трубкой вкруг своего лица, затем вкруг моего, а после выкрутил чье-то воображае-мое лицо близ себя:

- Чудак ваш профессор-то оказался.

- Но не вредный чудак?

- Вредный чудак ты, Егор Егорыч. Если у меня фантазии в действиях, так у тебя в мыслях, постоянно. Хуже нет человека, который имеет страсть верить и внимать всяческим фантазиям, не умея их отсортировывать, откидывать от них обывательщину. Ну что вот тебе эти ювелиры, поддеть ты меня хотел, да?

- Чем же мне вас поддевать, Синицын?

- А тем, что профессор твой меня вытурил. Фантазия, говорит, у вас чрезмерная. Или я, говорит, или он. Какая я научная величина? Ну и сняли. Пойду теперь учиться. Я твоему профес-сору лет через пять такое шило вставлю...

Он показал при посредстве трех пальцев, какое шило он вставит профессору Ч., директору нашей больницы.

- По-моему, профессор раньше не вмешивался в хозяйственные дела.

- А зачем ему вмешиваться? Мы на иной почве разошлись. Я еще до отъезда директора да и доктора Андрейшина, им обоим, предлагал снять ювелиров с постельного режима и поставить возле труда и станка. Ах, как можно! Болезнь явная, говорит профессор; надежд нет, пусть помирают. Болезнь неизвестная, говорит Андрейшин, надо их душу расковырять: откуда эта корона и что это за корона и из чего она? Любопытненько.

- Из часов, полагаю,- подзадорил я его. Рассказ его меня чрезвычайно увлек; я весь, сами понимаете как, затрепетал трепетом.

- Из каких таких часов, ты полагаешь?

- Из ящика часов, которые украли в ювелирной и часть которых нашли у братьев Юрьевых.

- Противно смотреть, а не только что слушать. Что ты знаешь? Сухаревские сплетни. В газетах читал? Нет. Не было золотых часов.

- Были.

- Я тебе утверждаю, не было. Когда-то, года три назад, уперли у них из мастерской пять часов. Но не золотых, а фальшивого золота. Заподозрили одного сударика, из служащих, обыскали, не нашли. Поведение показалось подозрительным, все же не вытурили, посмотрим, дескать. Он скоро и сам смотался. Теперь представь, гуляют Юрьевы по Сухаревке, скупают разную чепуху. Корону-то они, верно, желали делать. Знакомятся они с молодыми людьми. Не купят ли, говорят они, часики? Золотые. Не можем, говорят, найти покупателя и рискнули в Сухаревку обратиться. Ювелиры знают, как ловят сухаревцы различных дураков. Пожалуйста, говорят, только не к вам на квартиру смотреть, а к нам. К удивлению, молодые люди согласились. Приходят к ювелирам. Наследство, говорят, получили - и выворачивают из бумажки. Юрьевы смотрят: батюшки мои, клеймо и номер известные! Краденые! Однако, будучи добрыми, с одной стороны, с другой, из-за спешности предстоящей работы желая отделаться от неприятностей, говорят, прищуря глаза: объясните, пожалуйста, откуда у вас часы, когда они клейма нашей мастерской. Парни трах ювелиров по зубам и, покинув часы на столе,- в двери. Ювелиры за ними. Те в трамвай. Они в следующий. Опять-таки по соображеньям, высказанным выше, с помощью милиции остановить их не желают, а жаждут полной исповеди. Те в подворотню, эти, осторожненько - как бы не подкололи - к подворотне, а оттуда перед ними - шварк девица-раскрасавица. Любопытненько.

- Сусанна?

- А черт его знает, кто. И парней-то я вылечить вылечил, но еще насчет расспросов блюду осторожность. От этого и успех леченья, и вся моя репутация может пострадать. Если загублю их, конечно.