Всеволод Иванов - У

- Поэзия крадет у нас честь изобретательства,- ответил Черпанов.- Долой поэзию! Никог-да я ее не признавал и не признаю, даже навеселе, ни поэзии, ни...

- А вон и Жмарин! - крикнул Некрасов, оставляя нас. У края стола подсели двое новых гостей. Я тотчас же вспомнил черпановский рассказ о гвоздильном заводике возле Савеловского вокзала - и тревожный холодок малость построгал меня. Я тревожился за Черпанова. Сам он - или не заметил вошедших, или не желал замечать - с судорожным, хмельным интересом перелистывая свои записные книжки, мелькнул, и скрылся пакет под девятью печатями. Двое вошедших - громадный мускулистый Савченко и желчный, худенький Жмарин - сидели, явно ощущая огромное уважение, они не признали Черпанова, вот почему, когда он встал и начал говорить, они страшно были потрясены и даже как-то напуганы, опомнившись только к концу его бестолковой, и совершенно несоразмерной уровню развития собравшихся, речи. Особенно уважал всех Савченко, для него посещение этой вечеринки было целым переворотом, почти откровением. Он воочию увидел и услышал, чего могут достигнуть при упорном труде и желании такие же простые рабочие парни, как и он. И главное, они оставались простыми! Те же широкие, угловатые движения; особый тембр голосов, воспитанных в цехах; особый отрывистый хохот и много такого неуловимого, что делало их близкими ему и удивительными. Торгпред, смеясь, рассказывал прия-телям по станку, как он впервые надел фрак и отправился на прием к президенту. Савченко тоже посмеялся вместе с ними, сам мало понимая причину смеха. М. Н. Синицын напомнил полпреду, как не то он, не то другой кто ловко поддел американского миллиардера,- но рассказ М. Н. Синицыну не дал начать специалист по пушнине с необычайно длинными, постоянно вытянутыми вперед руками, чем-то похожими на постромки выносных лошадей, специалист этот коротенько передал, как лучшие пушные мастера снялись с работы и поехали в СССР.

"Разве вам плохо,- спросил их директор фабрики,- увеличим вам жалованье. Что вам нужно?" - "Ничего. Мы коммунисты, а там потребовались спецы по пушнине". Постромкорукий не закончил рассказа. Начал Черпанов, застревая пальцами в бесчисленности блокнотных справок. Румянец, похожий на весеннюю поросль, прямыми, почти коричневыми струями лежал на его лице:

- Осведомляю, что вступление мое, милейшие товарищи, будет кратким, так же как и кратко продолжение, что же касается конца, то наиболее подходящий выбирайте сами. Наше строительст-во огромно, в нем обитают различные концы, в которых вы и сможете засесть, давая общему цвету ядра свои обозначения. Естественно, вы желаете справиться, кто и что я. Мало прибавишь к слову "изобретатель", оно и почтенно, но и стоит отдельно. Оно мне напоминает один из тех рассказов, которые любит ни к селу ни к городу употреблять Егор Егорыч. Два приятеля находились в корот-ком обхождении с дамочкой... Один теряет ночью кольцо в ее кровати, второй, следующим утром, находит его,- и на палец. Естественно, сходятся в ее доме вместе - и первый видит украшенный палец. Ну, шум там, крики, почти драка. Является хозяин, его выбирают в судьи и сообщают ему под вымышленными именами причину ссоры. Хозяин решает: "Кольцо принадлежит тому, кому и постель!" - "Одностороннее решение! восклицают они.- Как же мы вам вернем кольцо, когда вы принципиально против колец..."

- Савченко, да это ж, честное слово, наш поэт! - воскликнул вдруг Жмарин, которому пребывание здесь Черпанова казалось чрезвычайно обидным.

- Голос его,- осторожно ответил Савченко.

- Здорово, поэт! - И Жмарин, вряд ли от желания жать руку, а скорей желая в пожатии этом найти исход или закрепление своей обиды, протянул через стол свою руку. Черпанов по-прежнему был бесстрастен и льдист, полосатый румянец исчез с его лица, лишь пальцы его судорожно собирали бесчисленные записочки. "Эх, бить будут,- тихо, сквозь зубы, сказал он мне,- щипать будут, старайся не завязнуть ногами, Егор Егорыч". Он с треском пожал руку Жмарину.

- Ай да поэт, ай да вербовщик! - язвительно тряс его руку Жмарин. Некрасову эта жмарин-ская колкость показалась скрывающей тайный смысл, и он заметил, что все поэты - изобретате-ли, и приделывать сюда намеки надо, сильно сомневаясь в идее изобретательства. Жмарин обиделся: какой он изобретатель! У нас он крыл изобретательство, указывая, что изобретательство обкрадывает поэзию. Притягательный вербовщик! И неужели он считает уместным завербовать вас всех. Конечно, с такими кадрами, какие здесь, с успехом обоснует любую советскую республи-ку хоть в Африке.

Множество возражений толпилось в голове Черпанова: он был задет. Он выпил стакан вина.

- Я о тяготении в коммунизм, о полете,- сказал он, выхватывая лист бумаги из кармана.- Вот здесь схема полета! Вот подписной лист желающих лететь.

- Любопытно.- И Супчик первым взял лист.- Заманчиво.

Не возьми Супчик этот лист, не подстрели его везде применяемая практичность Черпанова, возможно, Жмарин и ограничился бы язвительностью. Что ему за дело? Но тут портился Супчик, любовь всех, человек, чье ученье и работа служили перекличкой многих заводских ребят. Супчику находится указатель, Супчик попадает в кандидаты, аспиранты!.. Очертание жмаринских губ испортилось, глаза воспалились, он зашипел:

- Закройсь, вербовщик! Ни поэт ты, ни техник, а...

Жмарин сплавил кулак. Некрасов подскочил к нему, хозяйка с другого бока - мне станови-лось жарко. Черпанов, боком, двинулся к дверям, я за ним. Когда мы обернулись - Жмарин, успокоенный и повеселевший, помогал раздвигать стол, а черпановская бумага ходила из рук в руки, и все расписывались. Над нами не смеялись, не ехидничали, нас просто забыли. Черпанов задержал меня в дверях столовой, шепча: "Ловко они придумали. Жмарин отметен, как дурак, они перед ним скрывают свой поступок, тихо отмечая желание поездки. Светлый симптом! Какие люди, Егор Егорыч, едут. Ух, придется мне с ЦК разговаривать, иначе не дадут такого ядра. Смотрите, сам директор выразил желание расписаться. И директор едет, Егор Егорыч! Да, заштукатурили мы с вами сегодня строительство". Мы вышли в коридор. Хозяин вынес нам лист, испещренный подписями.

- А программу чего ж не вернули? - спросил Черпанов, разглядывая лист.

- Поклеп! Вы пустили один лист, Черпанов.

- Докладная записка имелась при листе, Некрасов. Докладная записка насчет системы и смысла Шадринского строительства. Я ее пустил вместе с листом; я отлично помню, что пустил, а пакет с девятью печатями оставил.- Он ринулся в бесчисленность своих карманов. Он рылся долго, держа в зубах притягательный лист. Программа нашлась на дне одиннадцатого кармана.- Зря обвинил, Некрасов, прости. Но что же, значит, почетные гости сразу поднялись на возвышен-ность в виду всего дела, приятно быть приросшим к присутствию таких холмистых людей. С намека чуют дело своего класса.