Валерий Фрид - 58 с половиной или записки лагерного придурка

Часть баурского масла наши мальчишки стали брать себе. Немецкие ребята сначала только завидовали, потом тоже стали подворовывать: голод не тетка.

Когда Германия капитулировала, Саша Петраков оказался в американской зоне. Он попросился домой и его передали русским.

Парень вернулся в Ленинград. Прошло несколько лет; он работал шофером и уже стал забывать про свои германские приключения. И тут к нему пришли. Сказали:

-- Привет из... -- я не запомнил, как называется город, откуда американцы привезли Петракова в нашу зону. Саша не понял, но ему -- уже в Большом доме (так ленинградцы называют свою "Лубянку") -- объяснили: он американский шпион. Завербовали его перед тем, как передать нашим.

Следователь требовал, чтобы Петраков признался, какое задание дали ему янки.

Упирался Саша довольно долго, но следователь нажимал -- и нажимал так крепко, что парень в конце концов "вспомнил" -- да, дали задание.

-- Ну вот, давно бы так. Теперь рассказывай, какое.

-- Велели считать воинские эшелоны. На железной дороге.

Саша читал много книжек про советских партизан и разведчиков, знал, чем те интересовались, и был уверен, что попал в самую точку.

-- Стоп, стоп! -- остановил его следователь. Впервые он заговорил человеческим голосом. Даже улыбнулся. -- Не такое. Они сказали: сиди и жди. Придет человек, назовет пароль и скажет, что тебе делать. Усвоил?

Саша усвоил. Подписал показания, которые у юристов, людей лишенных юмора и чувства языка, называются "признательными" и получил свои двадцать пять и пять по рогам. Конца истории не знаю, но надеюсь, что "микояновская тройка" не дала ему досидеть до конца...

Мы работали в ночную смену и домой возвращались в те предрассветные часы, на которые на флоте выпадает "собачья вахта". В это время суток бодрствовать труднее всего, люди становятся злыми и раздражительными.

На моих глазах, в ожидании, когда откроются ворота рабочей зоны, случилось совершенно бессмысленное убийство. Один откатчик грубо оттолкнул товарища по бригаде -- чтоб не лез к воротам раньше других.

Товарищ упал. Потом поднялся, взял здоровенную лесину, зашел сзади и стукнул обидчика по голове. Тот повалился замертво... Сравнить с этим могу только дикий случай, когда в олповской столовой двое зеков не поделили место за столом и один выколол другому глаз черенком ложки. Это тоже было после ночной смены.

По счастью, скоро меня перевели на другую работу -- машинистом вентилятора. Там я тоже долго не продержался: пережег мотор. (Лопасти примерзли, а я, не раскачав их, нажал на кнопку пускателя. Вентилятор погудел, погудел и спекся.) Меня с позором выгнали. Могли бы взыскать стоимость погубленного шахтного оборудования -- и выплачивал бы до конца жизни. Но мне опять повезло: им неохота было возиться, составлять акт.

И тут меня взял к себе начальником штаба -- по-другому сказать, писарем -- начальник проходческого участка Зуев. Этим отрезком моей трудовой биографии я горжусь до сих пор. Никогда, ни до, ни после, моя деятельность не приносила столько пользы человечеству. Я не шучу.

Участок Леши Зуева был самым отстающим. До моего прихода никто не выполнял нормы -- ни зеки, ни вольные. А стало быть, никто не получал прогрессивки, не говоря уже о премиальных.+) Не надо думать, что обрадованные моим появлением ребята стали работать лучше. Просто я пустил в ход маленькие хитрости.

Скажем, на проходке коренного штрека машина С-153 должна была продвинуться за смену на четыре метра, а она не проходила больше трех с половиной -- и на каждого из трех проходчиков, обслуживающих ее, приходилось не по 100, а по 80% выполнения нормы.

Я пошел к вольному начальнику плановой части Шварцу и уговорил, пользуясь хорошими отношениями, не сокращать плановую единицу машиниста вентилятора, хотя этого вентилятора в забое не было. Мы стали показывать в рабочих сведениях не трех, а двух проходчиков,

третьего проводили, как машиниста вентилятора. Первые двое получали теперь зарплату за 120% -- ну, и прогрессивку соответственно. А третий, повременщик, получал свой положенный оклад, поменьше чем его товарищи. Но чтоб никому не было обидно, я каждый месяц перетасовывал их; машинист несуществующего вентилятора становился проходчиком -- и наоборот.

После Шварца я отправился к главному геологу з/к Котэ Джавришвили и выпросил справку о том, что в самом трудном забое якобы имеется повышенная влажность. За это норма снижалась.

Потом пошел к старшему нормировщику Свету Михайлову и попросил дать норму на ручную вытаску леса через шурф, хотя лес там поднимали лебедкой. Норма снизилась бы раза в три. И тут-то произошла первая осечка.

Свет был примерным службистом -- видимо, армейская выучка сказывалась. Никаких потачек работягам он не давал, за что его сильно не любили. Даже написали донос куму: мол, японцы забросили в Минлаг Святослава Михайлова с тем, чтоб он изводил русских людей. Дословно так.

Мы с Юликом упомянули об этом в стихотворном приветствии ко дню рождения Света:

Его японки целовали,

Его микадо наградил -

И все биндюжники вставали,

Когда в пивную он входил.

Был, говорят, проходчик где-то,

Шипел на Света, паразит!..

Восстал он против мнений Света

Один, как прежде -- и убит.

Лишь мы, коллеги Святослава,

Отдел Зарплаты и Труда,

Владеть землей имеем право,

А паразиты -- никогда!..

Шутки шутками, но вот теперь, в ответ на просьбу облегчить участь моих подопечных, Свет заявил, что поблажек он никому не делает.

-- Ты знаешь мои принципы! -- гордо сказал он. На что я ему ответил:

-- А ты знаешь, что у меня принципов нет. Не сделаешь -- скажу Полине, что ты берешь взятки.

Полина была вольная нормировщица, очень славная; с ней у Света намечался роман. Он возмутился:

-- Я же не беру!

-- Я-то это знаю, а она нет. Она мне поверит.

-- Черт с тобой, -- пробормотал принципиальный Михайлов и дал мне липовую норму.

Заработки у моих работяг за три месяца выросли в два, а у кого и в три раза. Они меня на руках готовы были носить -- особенно начальник участка Зуев.

Здесь самое время сказать поподробнее о первых двух благодетелях: Шварце и Джавришвили.

Котэ был человеком разносторонних дарований. Геолог и альпинист, он -не в Инте, а в Тбилиси -- побывал даже завлитом драмтеатра. Был доброжелателен, интеллигентен, хорошо и необидно острил. "Индивидуальную кухню" -- плиту под открытым небом, где зеки могли сготовить себе что-нибудь из присланных родными продуктов, называл "инди-минди": это такие грузинские частушки. А когда незадолго до его смерти мы с Котэ обедали в тбилисском ресторанчике, официанта Георгия он немедленно нарек Георгием Обедоносцем...

На шахте он познакомил нас со старым грузинским меньшевиком, эмигрантом Схиртладзе. Того чекисты привезли из Ирана, когда там стояли наши войска -году в сорок четвертом. Заманили в машину, оглушили и, переодев в солдатскую гимнастерку, обмотали голову окровавленным бинтом. Под видом раненного во время учений бойца беднягу провезли мимо иранских пограничников. Я вспомнил эту историю, когда писался сценарий "Затерянного в Сибири". Как и герой нашего фильма, Схиртладзе вышел на волю. Окончил он свои дни в родном городе.