Валерий Фрид - 58 с половиной или записки лагерного придурка

Вышел на свободу -- да еще как, я уже рассказывал об этом! -- Герой Советского Союза летчик Щиров. Готовился последовать за ним полковник Панасенко: когда-то он служил адьютантом у самого Жукова и не сомневался, что маршал вытащит его из лагеря.

Панасенко -- седой, подтянутый, моложавый -- в заключении вел себя очень достойно: никуда не лез, не хвастался былыми заслугами и высокими связями.

В начале войны он попал в плен к немцам. Для старшего комсостава, если не ошибаюсь, от майора и выше, у них были отдельные лагеря. Пленных -первое время, потом это кончилось -- не заставляли работать; кормили плохо, но требовали, чтоб они обращались друг к другу "господа офицеры". Те относились к этому с юмором. Панасенко рассказывал, что однажды в бараке раздался крик:

-- Господа офицеры! Кто картофельные очистки спиздил?

(Вспоминаю это всякий раз, когда слышу: "Господин Фрид!")

В том офицерском лагере, в одном бараке с Панасенко, жил старший сын Сталина Яков Джугашвили.

Когда летом 41-го вгиковцы вкалывали на трудфронте, копали эскарпы и контр-эскарпы под Рославлем в Смоленской области, немецкие самолеты изредка и без интереса обстреливали нас, а иногда сбрасывали листовки. Две из них мы с Юликом привезли в Москву.

На одной было лаконичное предложение солдату Красной Армии: "Бери хворостину, гони жида в Палестину". На другой, размером побольше, -несколько фотографий "лица кавказской национальности", если воспользоваться сегодняшней терминологией. Вот оно -- крупным планом -- уныло смотрит в объектив. А вот, на среднем плане, оно хлебает ложкой что-то из большой миски; рядом стоит немецкий офицер. Жирным шрифтом листовка спрашивала: "Кто это"? И отвечала: "Это Яков Джугашвили, сын вашего верховного заправилы". Дальше указывался номер части, где он командовал артиллерией, и говорилось: "Красноармейцы! Плохо ваше дело, если даже сын вашего верховного заправилы добровольно сдался в плен непобедимой германской армии. Переходите на нашу сторону! Вам обеспечена у нас еда и работа. Эта листовка послужит пропуском".

Не могу привести текст дословно, потому что мать Юлика Минна Соломоновна, увидев у нас в руках фашистскую листовку, пришла в ужас и потребовала, чтоб мы немедленно сожгли эту гадость. Что мы и сделали. Но и тогда, и потом мы ни секунды не сомневались, что это фальшивка. Даже советская форма на снимках не читалась -- так, что-то военное. А вот оказалось -- не фальшивка.

По словам Панасенко, Яков Джугашвили в плену держался очень хорошо. Отказался встретиться с какими-то грузинскими меньшевиками, приехавшими специально, чтоб увидеть его. На вопрос: "Почему? Это же ваши земляки", ответил, что его земляки в Грузии. О плохих отношениях Якова с отцом немцы были осведомлены; но все их попытки привлечь его на свою сторону оканчивались ничем. И его оставили в покое.

Случилась там и такая история. Чтобы пленные командиры не томились от безделья, им разрешалось мастерить что-нибудь для себя; токарный станок был в их распоряжении. Яков нашел в кухонных отходах пару подходящих костей и выточил из них шахматные фигуры. На шахматы, изготовленные сыном Сталина, позарился немец, комендант лагеря.

Происходи это в советском фильме, комендант отобрал бы шахматы силой, да еще избил бы беззащитного пленного. Но поскольку было это не в фильме, а в Германии, комендант предложил Джугашвили продать ему шахматы. Тот отказался. Упрямый немец приходил к нему ежедневно, каждый раз надбавляя цену. И когда она достигла, не скажу точно, скольких буханок хлеба и пачек "эрзац хенига", искусственного меда, товарищи по бараку стали жать на Якова:

-- Отдай! Не иди на принцип!.. Хоть нажремся по-человечески.

И он в конце концов поддался уговорам...

Не знаю ничего толком о дальнейшей судьбе нелюбимого сталинского сына. Говорили, что он умер не то в немецком, не то в советском лагере -- неудачно прооперировали аппендицит. Кто-нибудь наверняка знает правду; Панасенко не знал.

Сам полковник вскоре освободился. Восстановился в партии и -- смех и грех! -- даже стал парторгом на той самой шахте, куда ходил столько лет с минлаговским номером на спине. В шестидесятых годах мы повидались с ним в Москве. Он рассказал про свой визит к снова впавшему в немилость маршалу. Жуков с горечью говорил ему:

-- Они меня в бонапартизме обвиняют. Да я, если б хотел... Ко мне Фурцева прибегала, уговаривала:"Георгий Константинович, возьмите власть, а то ведь Молотов с Кагановичем..." Но мне это ни к чему.

Рассказывал маршал и об аресте Берии. По словам Панасенко, он сказал Лаврентию:

-- Видишь, негодяй? Ты меня посадить хотел, а оно вот ведь как вышло.

В войну Берия действительно копал под Жукова, это известно. Но по некоторым свидетельствам, не Жуков лично арестовывал Берию, а кто-то еще из маршалов. Не берусь судить; у Панасенко получалось, что Жуков.

О Жукове говорил с восхищением Вася Ордынский, который снимал интервью с ним для фильма "У твоего порога". Режиссеру сильно мешали советами и поправками военные консультанты. Жуков утешал его:

-- Что вы от них хотите, Василий Сергеевич?Эти генералы хотят сейчас выиграть сражения, которые просрали в войну.

Так и выразился.

На премьере фильма в кинотеатре "Москва" зрители устроили опальному полководцу овацию: стоя аплодировали минут десять...

Но вернусь от маршалов и генералов к рядовым -- т.е., к нам с Юликом.

Надо же было так получиться -- опять по какому-то неправдоподобному совпадению -- что в разных лагерях и в разное время з/к Дунский и з/к Фрид заработали почти одинаковые зачеты: он девяносто пять дней, а я -- сто один. Арестовали меня на пять дней позже Юлика, а освобождаться нам предстояло почти одновременно: ему восьмого, а мне девятого. Но на девятое января 1954 года выпала суббота; значит меня могли выпустить только одиннадцатого. Обидно, конечно, что не в один с ним день.

Но в последний момент фортуна чуть-чуть довернула свое колесо -сжульничала в нашу пользу. Нам объявили, что оба выйдем на волю восьмого: держать свободного человека лишних два дня в лагере нельзя. (А десять лет держать невиноватых можно?)

К тому времени минлаговцев, отбывших срок, перестали этапировать на вечное поселение в Красноярский край, оставляли в Инте: комбинату Интауголь тоже нужна рабочая сила. Это было большой удачей. Здесь все знакомо, здесь друзья, здесь больше возможностей устроиться на сносную работу.

Последние месяцы заключения тянулись долго -- но не скажу "мучительно долго": все-таки где-то невдалеке маячила свобода. Ну, не совсем свобода -но не лагерь же!.. Мы стали потихоньку отращивать волосы.

Эти месяцы в Минлаге не были омрачены крупными неприятностями. А вот на Воркуте был большой "шумок" -- забастовка зеков под лозунгом "Стране уголь, нам свободу". Приезжали из Москвы комиссии, уговаривали -- а кончилось стрельбой из пулеметов; многих, говорят, поубивали. Мы об этом знали только понаслышке, поэтому не могу рассказать подробно, хотя понимаю: это событие поважней, чем наши приготовления к полувольной жизни... Но я ведь стараюсь писать только о том, что видел своими глазами.