Корней Чуковский - Воспоминания о Корнее Чуковском

Мы в окружении полок и шкафов. Корней Иванович предлагает мне сесть на плетеное соломенное кресло справа от письменного стола. Стол этот большой, просторный, стоит вдоль большого окна.

Неожиданно говорю:

- Корней Иванович, а ведь я вас боюсь.

- Отчего?

- Вы живая история литературы.

- Ай! - досадливо отмахивается Корней Иванович.

И мне становится легче.

- Расскажите о себе, - просит Корней Иванович. Внимательно слушает.

Смущение мое совсем пропало. Помню, не удержался и посетовал мимоходом на то, что никак не могу после возвращения в Москву найти постоянной работы. Как я убедился через несколько месяцев, Корней Иванович запомнил это. Правда, "жалких слов" и печального тона, которыми я обрисовал свою служебную неустроенность, он явно не принял. Теперь я понимаю: молодой человек имеет кусок хлеба и возможность писать и печататься, так чего же хныкать?

Пока я рассказывал о себе, он расхаживал по кабинету, останавливался, задавал вопросы, бросал реплики, присаживался на застланный пледом диван.

Среди вопросов, заданных мне Корнеем Ивановичем, был вопрос о моей фамилии. Я ответил, что дед по отцу был ассириец и носил фамилию Пира. Родом он был из Урмии (одна из провинций Ирана). По рассказам отца слово "хан" было в конце прошлого века прибавлено к фамилии деда шахским фирманом (указом) за успешное окончание военного училища в России.

- Так, значит, пира? Ханпира? Какое разочарование! Я думал - мира: Ханмира, - сказал Корней Иванович 1.

1 Только теперь, пиша (как говорили в XIX веке) воспоминания, я заметил на двух конвертах вместо Ханпира - Ханмира. Это были как раз письма, полученные перед нашей первой встречей. Мою фамилию искажают по-разному. Чаще - Хампира. Корней Иванович переделал ее необычно, ни на кого не похоже.

Я пошутил, что компенсация за это разочарование - встреча Чуковского с единственным в мире ассирийцем, пишущим о русском языке.

Потом я прочел ему то, что не попало в статью, напечатанную в "Вопросах литературы". Это были примеры речевой неряшливости и комментарии к ним (когда предложили сократить статью, я решил пожертвовать этой частью, считая отпор пуризму более важным делом). Корней Иванович не согласился с большинством моих оценок, полагая, что в поэтической речи критикуемые мной словоупотребления вполне допустимы. Однако это не было мнением человека, почитающего чуть ли не святотатственным, кощунственным и уж во всяком случае примитивно рационалистическим, откровенно головным пристальное внимание к слову в поэтической строке - его смыслу, его связям с другими словами. Корней Иванович привел пример ошибки, найденной Тургеневым у Фета: "Ты чистым донесен в могилу" - и исправленной автором: "Ты чистым унесен в могилу".

Вошла женщина-парикмахер. Я хотел откланяться. Корней Иванович, извинившись, удержал меня. Она принялась брить Корнея Ивановича тут же, у письменного стола.

Мы продолжали разговор. При этом Корней Иванович с риском быть порезанным норовил не терять из виду лица собеседника. Он рассказал про свое письмо в одну высокую инстанцию, посвященное воспитанию детей. Это было во время войны. Корнея Ивановича пригласили к официальному лицу. Пригласивший сначала подробно изложил меры, долженствующие улучшить воспитание детей и подростков, а после неофициальным тоном произнес: "Корней Иванович, моему сыну шестнадцатый год. Как мне его воспитывать?"

Вскоре я стал прощаться. Корней Иванович вышел проводить в прихожую. Я спросил, изменил ли он свое решение не участвовать в дискуссии, которая будет через день. Он ответил, что нет. Мы тепло распрощались.

Понадеявшись на память, ни в тот день, ни после я не сделал хотя бы пунктирной записи. Много раз потом я встречался с Корнеем Ивановичем и ни разу ничего не записал. Сейчас я искренне удивляюсь собственному легкомыслию и лени.

* * *

15 марта. Малый зал Центрального Дома литераторов.

Перед самым началом диспута его организатор и председатель, главный редактор "Вопросов литературы" В. М. Озеров как бы между прочим сказал мне: "Надо уложиться в двадцать минут". Я рассчитывал на сорок. Виталий Михайлович объяснил: "Вас не знают. Больше двадцати минут слушать не будут". Наверно, так оно и есть: Виталию Михайловичу аудитория хорошо знакома, но нет, чтоб раньше предупредить. Сидя за столом президиума, лихорадочно шарю глазами по плану выступления: ищу, что можно выбросить. Я с краю стола. Рядом невозмутимый С. И. Ожегов. Дальше В. Г. Лидин, потом В. М. Озеров и В. А. Каверин.

Виталий Михайлович представил аудитории тему и меня. Я начал говорить и сразу же поразился реакции литераторов: по своей непосредственности она напоминала поведение детей во время спектакля или киносеанса. По сравнению с этой аудиторией студенческая выглядела сказочно выдержанной, почти чопорной. Особенно выделялся один пожилой мужчина. Он сидел в первом ряду и аккомпанировал своим громким и частым репликам стуком палки.

Я проговорил половину отведенного мне времени, когда через дальнюю боковую дверь в зале возник Корней Иванович. Стройный, в элегантном сером костюме, он под доброжелательное оживление и веселые аплодисменты легким широким шагом направился к столу президиума и сел слева от меня. Я так и не спросил его ни тогда, ни после, почему он передумал. Могу лишь строить догадки: либо его уговорил Виталий Михайлович, либо он сам "вошел в мое положение" новичка в ЦДЛ. Во всяком случае, это было очень приятным сюрпризом для меня (присутствующим Корней Иванович был обещан в пригласительном билете).

Не помню, кто говорил после. Корней Иванович слушал и что-то черкал в блокноте. Потом, улыбаясь, показал мне. Это был рисунок, изображающий меня в профиль.

Корней Иванович попросил слова. Начав с того, что сюда он "приехал из деревни" и что сразу после выступления должен будет уехать, он сказал, что "дорогой наш товарищ Ханпира" не всегда прав в своей критике, принимая за ошибки вполне художественно оправданные вещи. Это было продолжением того, о чем мы говорили с ним два дня назад. Потом он рассказал о злобном письме, полученном им после его статьи "Сыпь" 1. Под хохот зала он прочел то место из письма, в котором ослепленный ненавистью корреспондент обозвал его сифилитиком. "Если кто из молодых хочет посмотреть на этого человека, то вот его адрес", - сказал Корней Иванович и назвал адрес. Закончив, он поклонился и пошел к выходу. К нему ринулись и окружили какие-то пожилые женщины.

1 Статья была посвящена культуре речи и напечатана сперва в "Известиях", а потом в сборнике "О родном нашем языке" (М., 1961) вместе со статьями К. Паустовского, Л. Успенского, А. Ивича и других.

Мой однокашник, сидевший в зале, сказал мне, когда мы расходились, что Корней Иванович не принял в принципе моей критики писательских языковых ошибок, а не только отверг частности.