Евгений Замятин - Избранное [сборник]

«Начало повести Замятина поразило всех. Прошло минут двадцать, и автор прекратил чтение, чтобы уступить место за столом следующему писателю.

— Еще! Еще! Продолжайте, просим!

Широколицый, скуластый, среднего роста, чисто одетый инженер-писатель, недавно выписанный Горьким из Англии, спокойно поднимался со стула.

— Продолжайте, просим, просим!

Голоса становились все более настойчивыми, нетерпеливыми, громкими.

Замятин покорился и продолжал читать. После этого еще раза два пытался прервать чтение, но безуспешно. Слушали, затаив дыхание. Потом устроили ему овацию.

Ни у одного из выступавших в тот вечер, даже у Блока, не было и доли того успеха, который выпал Замятину. Чуковский носился по залу и говорил всем и каждому:

— Что? Каково? Новый Гоголь. Не правда ли?»

Так описывает поэт Николай Оцуп триумфальное появление Замятина в послереволюционном Петрограде.

Он допускает здесь одну неточность: не Горький выписал Замятина из Англии; его «выписала» революция. При первом же известии о падении царизма Замятин стал рваться в Россию. Здесь была его любовь, боль, надежда.

Когда свершилась революция, Замятину было тридцать три года — возраст, по нашим нынешним меркам, скажем так, совсем не великий. Но это ныне. А Замятин был уже признанным писателем, мастером и вскоре сделался наставником целой литературной группы действительно молодых и очень одаренных петроградских писателей — «Серапионовы братья». За его плечами был путь бунтаря, революционера, еретика («еретик» было его любимейшим словом).

Евгений Иванович Замятин родился 20 января (1 февраля) 1884 года в городе Лебедяни Тамбовской губернии (ныне Липецкая область), в семье священнослужителя. (Сколько мятежников, революционеров подарили нам благочестивые русские батюшки!)

Лебедянь замятинского детства — заштатный город на берегу Дона, с 6678 жителями (по переписи 1894 года): дворян — 421, духовного сословия — 89, почетных граждан и купцов — 498, мещан — 4580, крестьян — 998. В городе семь православных храмов и Троицкий монастырь; 168 каменных и 562 деревянных здания, в том числе 102 лавки. Фабрик и заводов— девять, главные из них: мыловаренный, два кожевенных и винокуренный. Мужская прогимназия, уездное училище, приходские училища — мужское и женское. Сонное царство, где за заборами дремлет своя неподвижная и причудливая жизнь. Она отразится в зеркале замятинской повести с символическим заглавием: «Уездное».

В то же время лебедянский чернозем и суглинок хранили в себе в избытке изъеденный ржой булат времен татарских набегов. При царе Михаиле Федоровиче Лебедянь была сторожевым городом. В конце XVII века по приказу Петра I здесь строились струги и запасался хлеб для отправки вниз по Дону.

А ближние к Лебедяни географические названия могли бы порассказать ярче любой книги о замечательных образах родной русской культуры и изящной словесности.

На западе уезда, в его донском Правобережье, протекает речка Красивая Меча, сразу напоминающая нам о Тургеневе, о «Записках охотника», о прекрасном рассказе «Касьян с Красивой Мечи». Да и родина Тургенева, Орел, и дворянское гнездо его, Спасское-Лутовиново, — все неподалеку. А соседняя с Лебедянью железнодорожная станция Астапово (ныне Лев Толстой) возвращает нас к скорбному ноябрю 1910 года, к дням кончины великого писателя земли русской. Впрочем, и толстовская Ясная Поляна, и Тула ведь тоже не за горами, тоже в обозримой близости. И сельцо Лески Трубчевского уезда, откуда пошла фамилия Лесковых, и другое село, Горохово Орловского уезда, в котором родился Николай Семенович Лесков, — все на землях, приграничных с лебедянскими. И бунинский Елец, и хутор Бутырки, где «в глубочайшей полевой тишине» рос будущий автор «Жизни Арсеньева». И другой елецкий хутор — Хрущово, родина другого певца русской природы — Михаила Михайловича Пришвина. (Кстати, имя соседей Хрущовых перешло потом в бунинский «Суходол», так же как красочная пришвинская тетка — купчиха Чеботариха оказалась «измордованной» в повести Замятина «Уездное»: они видели, они касались друг друга.) И речка Цна в Тамбовской губернии, на берегу которой увидел свет Сергей Николаевич Сергеев, благодарно взявший ее имя для своего литературного псевдонима: Ценский…

Заповедные для русской литературы места!

О них с благоговением вспоминал в парижском «далёко» Бунин. О том «плодородном подстепье, где древние московские цари в целях защиты государства от набегов южных татар создавали заслоны из поселенцев различных русских областей и откуда вышли чуть не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым».

Да, дикость, бескультурье, чернозем. Но не на этом ли черноземе выросли Лев Толстой, Тургенев, Лесков, Бунин, Пришвин, Сергеев-Ценский, Замятин? Откуда? Как? А может быть, сочетание первородных, часто «жестоких» впечатлений и огромная книжная культура только и могли дать огранку таланту: «так бриллиант не виден нам, пока под гранями не оживет в алмазе» (В. Брюсов).

«По самой середине карты, — вспоминал Замятин, — кружочек: Лебедянь — та самая, о какой писали Толстой и Тургенев. В Лебедяни родился… Рос под роялем: мать — хорошая музыкантша. Гоголя в четыре — уже читал. Детство — почти без товарищей: товарищи — книги. До сих пор помню дрожь от Неточки Незвановой Достоевского, от тургеневской „Первой любви“. Это были — старшие и, пожалуй, страшные; Гоголь — был другом» [1] Евг. Замятин . Автобиографическая заметка. — В сб.: «Литературная Россия». Сборник современной русской прозы, т. 1, «Новые вехи», М., 1924, с. 69. .

Отсюда, из Лебедянской жизни вынесены впечатления, которые много позднее, в преображенном виде, дали и повесть «Уездное» (1912), и «Алатырь» (1914), и даже далекое по материалу — повесть «На куличках» (1914).

Революционные события в России начала 1900-х годов, бурные студенческие сходки в Петербургском Политехническом, практика на заводах, заграничные плавания на пароходе «Россия», «эпопея бунта на „Потемкине“» (ярко отраженная в рассказе 1913 года «Три дня»), — пестрый калейдоскоп, завертевший, закруживший, словно щепку в водовороте, юношу Замятина. Он был с большевиками, был большевиком и прошел всю положенную шкалу испытаний: арест в декабре 1905-го, неотступные мысли о мешочке с пироксилином, оставленном на подоконнике (найдут — виселица), одиночка на Шпалерной, высылка в Лебедянъ, нелегальное проживание в Петербурге, а затем в Гельсингфорсе, в Финляндии. Об этой романтической поре своей жизни сам Замятин скажет позднее: «Революция была юной, огнеглазой любовницей, — и я был влюблен в Революцию…» [2] Сб.: «Книга о Леониде Андрееве». Изд-во Гржебина, Пб., 1922, с. 123.