Людмила Миронова - Рука Всевышнего. Повесть

– Я, понимаете…

– Признайтесь, ведь отчет писали не вы, а г-н Билевич.

– Да…. То есть, нет. Какая, собственно, разница! Пустите меня! – он хотел вырваться, но Шапалинский схватил его еще крепче.

– Я рассчитывал на вас, как на честного человека.

– Я составил отчет, понимаете. Я все сделал. Это мое мнение, мой отчет. Я…

– Задушить вас мало, – прошептал Казимир Варфоломеевич, он был явно не в себе.

– Что?! – вытаращил глаза Волынский, – Я на вас заявляю. Я напишу рапорт. Я это так не оставлю, понимаете, – он вырвался и поспешил скрыться.

«Суд» состоялся. Естественное право было решено снять с преподавания, а для дальнейшего разбирательства ждали нового директора гимназии коллежского советника Даниила Емельяновича Ясновского.

Даниил Емельянович был назначен на эту должность самим графом Александром Кушелевым-Безбородко еще в феврале, но прибыл в Нежин только осенью. В молодости секретарь самого графа Румянцева, жесткий и требовательный, он был полной противоположностью Ивана Семеновича Орлая. Ясновский сразу же собрал в своем кабинете профессоров и объявил план действий.

– Мне уже известно, что происходит в стенах гимназии. Остается прояснить следующее – начал он, – прежде всего, меня интересует, почему о беспорядках не было доложено в управление Харьковского учебного округа? Насколько я знаю, г-н Шапалинский, это была ваша обязанность.

– Я бы не назвал происходящее беспорядками, скорее недопонимание между профессорами.

– Недопонимание не становится делом государственной важности.

– Если это кому-то на руку, становится.

– Кто прав, а кто виноват, г-н Шапалинский, разбираться уже не вам. Мне доложили, что у гимназистов была изъята запрещенная литература, и она находится у вас, Николай Григорьевич?

– Да.

– Сегодня же передадите мне изъятые книги и бумаги. Теперь, по поводу…

– Я не буду этого делать, – перебил Белоусов.

– Что?!

– Я имею некоторые основания удерживать их у себя.

– Какие еще основания? – в недоумении воскликнул Ясновский.

– Веские.

– Да у вас тут балаган какой-то!

Наступила напряженная пауза.

– Г-н младший профессор Белоусов, вы главный обвиняемый по делу о вольнодумстве. Читали лекции по естественному праву в восьмых и девятых классах. Правильно я понимаю?

– Лекции читал, но виновным, да еще главным, себя не считаю.

– Объявляю, что отныне помимо профессоров и преподавателей к следствию привлекаются ученики старших классов. Приказываю изъять у них тетради и записи, касающиеся естественного права и передать мне. Я внимательно изучу собранный материал, после чего будет проведен допрос некоторых гимназистов. Вести допрос буду лично я.

Билевич не скрывал своего удовольствия.

– Стоит ли прибегать к крайним мерам, – не выдержал Шапалинский.

– Моя цель навести порядок, а для достижения цели все средства хороши. Это политика, Казимир Варфоломеевич, никаких личных интересов.

Дело близилось к развязке. В течение шести дней в присутствии всех членов конференции были допрошены девять учеников, среди которых Нестор Кукольник, Николай Гоголь-Яновский и Александр Новохацкий.

– Г-н Кукольник, скажите, г-н Белоусов читал лекции по своим записям или по учебнику? – спросил Даниил Емельянович и, сложив руки за спиной, зашагал по залу.

– И по учебнику и по записям.

– А в основном?

– В основном не знаю. Не обращал внимания, – безразлично ответил Нестор.

– А может быть, вы все-таки припомните, – вмешался Билевич.

– Бесполезно, у меня память плохая.

– Г-н Кукольник, я думаю, вам следует быть посговорчивее. У нас есть все основания обвинять вас в вольнодумстве. Взгляните-ка, что нам любезно предоставил профессор Моисеев, – Ясновский протянул Нестору лист бумаги, – Узнаете? Это ваше письмо к Николаю Прокоповичу от 29 июля 1825 года с загадочной подписью РБШ.

– Я почти уверен, что речь идет о некоем братстве, – заявил Билевич.

– Все намного проще. РБШ расшифровывается, как Разбойнику Билевичу шиш!

– У вас хорошее чувство юмора, молодой человек, – Ясновский подошел к столу и стал рассматривать лежавшие на нем книги.

– При обыске в ящике вашего письменного стола были обнаружены философские труды Канта и Монтескье. Вы не могли не знать, что в стенах гимназии подобная литература недопустима.

– «Nitinur in vetitium semper, cupimusque negata.» Мы всегда стремимся к запретному и желаем недозволенного.

– Овидий, – заметил Ясновский.

– Человек от природы наделен разумом, чем и отличается от животного. Поэтому необходимо этот разум применять и всесторонне развивать. Тот же, кто этого не делает, не дальше ушел от свиньи или, например, курицы.

– Латынь вы знаете. Логически рассуждать тоже умеете. А вы мне нравитесь, г-н Кукольник.

– Благодарю.

– А какие стихи пишет, – вмешался Билевич, явно недовольный тем, что Нестор расположил к себе Ясновского, – зачитал бы все, да, к сожалению, у нас не литературный кружок, поэтому остановлюсь на следующем:

– Это не мое! Это гимназиста Новохацкого, – воскликнул Нестор, – Он часто отдает мне свои стихи. Два дня назад он передал мне несколько листков, и я не успел их прочесть.

– Вы утверждаете? – настороженно спросил Ясновский.

– Да, да. Честное слово.

– Пригласите сюда Новохацкого, – скомандовал Даниил Емельянович.

В зал вошел Александр, он был заметно встревожен.

– Г-н Кукольник утверждает, что два дня назад вы передали ему свои стихи, это правда?

Новохацкий окинул взглядом всех присутствующих и виновато опустил глаза:

– Нет, я не передавал ему своих стихов, – заикаясь, ответил он.

– Зачем ты врешь? Ведь ты…

– Помолчите, г-н Кукольник, – огрызнулся Билевич.

– Не передавали? – переспросил Ясновский.

– Нет, – повторил Новохацкий.

– Вы свободны.

Новохацкий ушел.

– Да, он просто трус. Жалкий трус и обманщик.

– Я склонен вам верить, г-н Кукольник.

– Зря вы так лояльно относитесь к этому юноше, Даниил Емельянович, – не отступал Билевич, – Его отец вольнодумец.

– Не смейте так говорить о моем отце.

– Я ведь был близким другом покойного Василия Григорьевича Кукольника.

– Неправда. Вы всегда искали повода оклеветать его.

– Он был хорошим человеком, но потерял разум. Бедняга сошел с ума. Помешался на идеях свободы, равенства и братства.

– Гнусная ложь!

– Дошло даже до того, что он стал замышлять бунт и хотел покуситься на самого…

– Подлец! – Нестор порывисто вскочил с места и ударил Билевича по лицу.

– Сын своего отца, – отчеканил Билевич, краснея. Он провел рукой по разбитой губе и потянулся в карман за платком.