Николай Лейкин - В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Все сели, Тугендберг заговорил что-то на еврейском жаргоне, обращаясь к Шлимовичу, но тот отвечал ему по-немецки. Шлимович, хоть и знал жаргон, но как «цивилизованный» еврей, говорить на нем гнушался.

– Ну вот, Константин Павлыч, выбирайте, что вам надо, – сказал наконец Шлимович Косте. – Тугендберг согласен вам продать инструменты в кредит. Вот рояли, вот пианино, вот скрипки и контрабасы.

Костя был как на иголках.

– Почем этот рояль? – кивнул он на ближайший инструмент.

– О, у меня дешево, господин Бережков! – отвечал Тугендберг, подскакивая к роялям и отворяя их. – Вот этот четыреста, а тот семьсот рублей, а ежели возьмете оба, то можно и за тысячу рублей отдать.

Костя подошел к роялям и для порядка провел по их клавишам пальцем.

– Это дорого, – сказал он. – Рояли подержанные.

– Два месяц… Какой-нибудь двух месяц от фабрикант, – заговорил Тугендберг. – Этово рояль только разговор один, что подержанный. Тон первово сорт. Господин Рубинштейн играть будет и тот скажет, что хорошево рояль.

– Вы, Тугендберг, с Бережкова дорого не берите, – сказал Шлимович.

– Я дорого? Пфуй! Мине только хочется услужить для господин Бережков. За такова рояль у фабрикант нужно дать тысяча рублей, а я за два прошу тысяча рублей.

– Пианину тоже возьму, – проговорил Костя, подходя к пианино и открывая крышку.

– Пианино триста пятьдесят. Берите уж и фортепьяны. Двести. Ну, даже вот как: я за все возьму один тысяча пятьсот.

– Мне этого мало. Больше у вас роялев нет?

– Теперь больше нет, господин Бережков. Вы возьмите скрипки и контрабас.

– А почем контрабас?

– За пара эти контрабас я могу взять триста.

– О, это дорого. Очень дорого.

– К два контрабас я дам вам еще хороший труба, – махнул Тугендберг рукой. – Очень хороший труба.

Костя подумал и робко произнес:

– Нет, вы вот что… Вы за все, что я выбрал и вместе контрабасами и с трубой, возьмите полторы тысячи.

– Нельзя, господин Бережков, – развел руками еврей.

– Уступите, – стоял на своем Костя. – Адольф Васильич, скажите ему, чтобы уступил, – обратился он к Шлимовичу.

Тот пожал плечами и пробормотал:

– Я только комиссионер, только комиссионер… Торгуйтесь сами.

Тугендберг подошел к Косте и тронул его по плечу.

– Очень мне ваш лицо нравится. Такой хороший приятнова лицо… Извольте, я вам уступлю сто рублей. За все тысяча семьсот… И уж больше ни копейки… – произнес он. – Ну хорошо, – согласился Костя. – Только этого мне мало. Я рассчитывал так, чтоб купить тысячи на две.

– Тогда возьмите скрипка. Хорошево есть скрипка. Тальянский мастер. Вот скрипка… Первый сорт… И всего двести рублей. Тут ящик пятьдесят рублей стоит. Хороший ящик. А этово скрипка сто рублей. За все два тысяча…

Костя подумал и заискивающе спросил:

– Вы мне не дадите ли ко всему этому деньгами пятьсот рублей? И на все вексель на шесть месяцев. Мне очень нужны деньги.

– Пфуй! Какие деньги!

Тугендберг пожал плечами и сделал гримасу.

– Отчего же?.. Ведь вы, я думаю, даете деньги взаймы…

– Только под залог, только под залог – и то самова малость.

– Ну, триста дайте… Мне до зарезу нужны деньги.

– Нет, господин Бережков, не могу, никак не могу.

– Дайте хоть двести. Мне вечером сегодня нужно, а где я теперь достану!

Шлимович заговорил с Тугендбергом по-немецки. Костя смотрел то на одного, то на другого. Наконец Тугендберг махнул рукой и сказал:

– Извольте. Сто рублей дам. И то за тово, что мне ваше приятный лицо нравится.

– Берите, – кивнул Шлимович.

– Ну, я согласен, – отвечал Костя, но спохватился и побежал к Шлимовичу. – Адольф Васильич, подите-ка сюда.

Он отвел Шлимовича в угол.

– Вы все-таки устроите мне, чтобы продать эти инструменты? – задал он ему шепотом вопрос. – Только в таком разе я и могу взять.

– Устрою, устрою. Берите. Но знайте, что без потерь продать нельзя. Потери будут, – тоже шепотом отвечал Шлимович.

– Я согласен, – повторил Костя и протянул Тугендбергу руку.

Тот хлопнул по ней по-барышнически, как это делают барышники при продаже лошадей, то есть со всего размаха, и прибавил:

– А проценты за вексель вы знаете? Четыре процента в месяц.

– Три, три… Я уже сказал ему, что три, – остановил Тугендберга Шлимович. – Зачем Константина Павловича обижать? Он человек хороший.

– Дешево… Ох, как дешево! Завсем даром… – сделал обезьянью ужимку Тугендберг, прищурившись и покрутя головой. – Ну, да уж за тово, что мне ваш лицо нравится. А пока мы будем писать вексель, вы не хотите ли чаю? Герр Шлимович! – И он заговорил с ним на еврейском жаргоне. – Давайте, давайте… – отвечал Шлимович по-русски.

– Есть и хорошево коньяку. Ривке! – крикнул Тугендберг, заглянув в прихожую, и на жаргоне стал что-то приказывать прислуге.

Через несколько времени появились вексельная бумага, перо и чернильница.

– Еще одно условие, – сказал Костя. – Сразу мне отдать будет трудно, сразу у меня никогда не бывает по многу денег, а потому я прошу всю сумму рассрочить на четыре векселя: один вексель на пять месяцев, другой – на пять с половиной, третий – на шесть и четвертый – на семь.

– Пфуй! Боже мой, какой аккуратный человек! – растопырил пальцы своих рук Тугендберг и опять заговорил с Шлимовичем на жаргоне.

– Можно? – спросил Костя.

– Можно, можно, – отвечал Шлимович.

– Можно, – прибавил Тугендберг. – Но только процентов за семь месяцы.

– За что же за семь-то? Ведь два векселя будут на пять и пять с половиной месяцев. Вы уж не грабьте.

Опять Тугендберг заговорил на жаргоне. Шлимович отвечал по-немецки.

– Хорошо, хорошо… – сказал он наконец Косте. – За шесть месяцев будет он считать проценты.

Приступили к писанию векселей.

– А когда же вы вашево инструменты возьмете? – спросил Тугендберг.

Костя взглянул на Шлимовича.

– Завтра, завтра. Завтра мы пришлем носильщиков или сами приедем с носильщиками, – отвечал тот.

Векселей было написано на сумму две тысячи четыреста семьдесят восемь рублей. Так пришлось с причисленными к сумме долга процентами. Тугендберг положил на стол сто рублей и записку, что продал такие-то и такие-то музыкальные инструменты.

– Ну, а теперь чайку… – сказал он. – Ривке!

Показалась растрепанная еврейка, отворявшая дверь Косте и Шлимовичу. Она внесла три стакана чаю и графинчик коньяку. Костя из учтивости попробовал пить чай, но чай пахнул рыбой. Он брезговал и оставил.

– Ну, давайте же, я подпишу векселя, – сказал он.

– Пишите, пишите… – засуетился Тугендберг. – Но вы знаете как?

– Купеческий племянник такой-то.

– Пфуй!.. Купец… Пишите: купец.

– Как же я буду писать купец, ежели я не купец!

Тугендберг улыбнулся и сказал: