Александр Давыдов - Воспоминания

Некоторую тревогу внушили мне начавшие появляться в деревне дезертиры из армии. Вели они себя шумно, много пили, по вечерам пели и кричали, но вооруженному нападению с их стороны подверглись лишь рыбы в Алме, которых они глушили привезенными с фронта ручными гранатами.

Наступила весна, а за ней и лето. Работы в садах и в поле шли своим чередом, спокойно и беспрепятственно. Наконец, пришло время выборов гласных волостного земства, учрежденного указом Временного Правительства. Идея этого земства, проектированного еще при старом режиме и носившего тогда название "всесловного", мне всегда нравилась, и я мечтал в нем участвовать. Мне казалось, что совместная работа интеллигентных сил с крестьянами, на сравнительно небольшой территории волости, будет очень полезна как в культурном, так и в хозяйственном отношении. Я верил, что крестьяне, составлявшие большинство избирателей, найдут в помещичьей среде достойных и честных людей. В обстановке же революции волостное земство могло заменить волостные советы, ставшие местом безответственной и вредной демагогии, и привлечь крестьян к серьезной и продуктивной работе. Мелкая земская единица представлялась мне низшей ступенью государственной деятельности, могущей приучить их искать удовлетворения личных интересов в общей пользе. Сознание, что в новых условиях мечта моя осуществиться не может, т. к. крестьяне вряд ли выберут в гласные помещика, меня огорчала. Каково же было мое удивление и какую я испытал гордость, когда вечером того дня, когда в деревне Саблы, составлявшей отдельный избирательный участок, было созвано сельское собрание, чтобы наметить кандидатов в гласные, ко мне явилась депутация от крестьян, показавшая мне составленный список пяти кандидатов, на третьем месте которого стояла моя фамилия. Я не скрыл от крестьян моего (169) удивленья и спросил их, почему их выбор остановился на мне. В своем ответе они указали мне, что в новом земстве им нужны образованные люди, хорошие хозяева, доказавшие свое к ним хорошее отношение, и что таким человеком, по их мнению, являюсь я. Кроме того, они вполне доверяли мне, зная, что я "денег не украду" и что при моем участии земство построит нужные им дороги, школы и больницы. Хотя я знал, что принятому относительно меня крестьянами решению не суждено осуществиться, т. к. Симферопольский городской совет наложит "вето" на мою кандидатуру, все же я испытал большое моральное удовлетворение. Мое убеждение о возможности установления доверия между крестьянами и помещиками и совместной общественной работе получило свое первое конкретное подтверждение. Как и следовало ожидать, на другой день приехал в Саблы член городского совета и принудил крестьян снять мою кандидатуру.

Следующая моя официальная встреча с сельским советом произошла уже в сентябре, когда один из его членов принес мне приглашение на собрание волостного совета, созванное для заслушания циркуляра министра земледелия Чернова об обеспечении озимых посевов. Принесший мне повестку крестьянин сам отправлялся на собрание в качестве делегата сельского совета, и я пригласил его ехать со мной в моем экипаже. Когда мы прибыли на собрание, мы увидели, что президиум, уже заседавший за своим столом, состоял частью из крестьян и частью из сельской полуинтеллигенции, зал же был наполнен представителями сельских советов. Первый ряд стульев был отведен помещикам, которых оказалось кроме меня не более трех. По открытии собрания председатель огласил циркуляр министра, смысл которого заключался в том, что если кто-нибудь из помещиков, предвидя близкую аграрную реформу, не засеет озимых полей, то не использованная ими земля должна быть передана безвозмездно крестьянам для посева. Сейчас же по окончанию чтения циркуляра слово взял один из присутствовавших агитаторов, произнесший горячую речь о том, что наконец помещичьи земли передаются даром в собственность крестьянам. После него я в свою очередь попросил слово и указал, что предшествующий оратор, очевидно, не понял циркуляра и попросил председателя вновь его огласить.

(170) К моему удивлению, мое выступление не вызвало протеста и председатель исполнил мою просьбу. Затем начался опрос помещиков, сколько у каждого из них земли для озимых посевов и собираются ли они их засеять. Когда очередь дошла до меня, я заявил, что для меня вопрос этот является запоздалым, т. к. мои озимые посевы я закончил две недели назад и, что в целях выполнения мероприятия правительства, я прошу предоставить в мое пользование земли крестьян деревни Саблы в составе 800 десятин, из которых только 69 ими засеиваются. Впечатление от моего заявления было сильное. На мгновенье в среде президиума и в зале воцарилось молчание, после которого председатель спросил саблынского делегата, так ли это, что тот откровенно подтвердил. Дело было в том, что мои соседи-крестьяне занимались извозным промыслом и вовсе не использовывали своей земли под посевы. Конечно, мое требование даже не обсуждалось, чему я был очень рад, т. к. для засева крестьянской земли у меня не было семян, достать которые при введенной Временным Правительством хлебной монополии было невозможно.

Настроение в Крыму становилось все более и более тревожным, а после совершившегося большевистского переворота, в Севастополе водворилась советская власть, Крымский же полуостров однако этой власти еще не признал и в нем распоряжался самозванный татарский комитет, опиравшийся на расквартированный в Симферополе Крымский Татарский полк. Хотя жизнь стала, благодаря нервному напряжению, очень тяжелой и поневоле приходилось задумываться над тем, что будет дальше, я продолжал жить в Саблах, где дом был полон моими знакомыми и друзьями - беженцами из Петрограда. Бабушка со своими сестрами милосердия, в это тревожное время, жила в своей городской квартире.

В середине декабря для меня стало ясно, что крестьяне деревни Саблы, кроме особо состоятельных, стали большевиками. Председателем сельского совета был избран Петро Гутенко, не скрывавший своих политических убеждений, и весь состав совета последовал за ним. Большевизм проник к этому времени и в Экономию и даже в среду усадебной прислуги. Положение становилось для меня и для моих гостей опасным, но эксцессов со стороны крестьян пока не было. Новые (171) настроения сказались лишь в том, что крестьяне пытались воспрепятствовать вывозу из имения продаваемых продуктов, но и это, после мирного моего с ними разговора, прекратилось.

Наступило 1-ое января 1918 года. Накануне мы, жители усадьбы, желая друг от друга скрыть свое тревожное настроение, встретили новый год и пожелали друг другу тех благ, которые, как каждый из нас знал, не могли осуществиться. На другой день, в полдень, мне принесли записку от Петра Гутенко с приглашением прибыть на сельский сход. После некоторых колебаний я решился рискнуть и отправился на сход. Не желая быть одним в могущей создаться опасной обстановке, я взял с собой моего шофера, верного и преданного мне человека. Оба мы были вооружены револьверами, и я попросил шофера остаться у ворот сельского правления, дабы в случае необходимости прикрыть мое отступление. Жизнь свою я решил продать дорого. Когда мы подъехали к правлению, двор его был полон народа, среди которого не было заметно особого возбуждения. Встретил меня Петро Гутенко, пригласивший меня в помещенье совета. Тут он сообщил мне. что Саблынское сельское общество постановило социализировать имение Саблы и соседний с ним хутор графа Мордвинова и что он предлагает мне выйти с ним к сходу, чтобы совместно с ним установить подробности этого акта. Я ответил ему вопросом: почему крестьяне отказались от мысли просто разделить между собой эти имения, а хотят оставить их в обтерт своем владении на социалистических началах? На это Петро Гутенко мне возразил, что они прекрасно понимают, что такое культурное имение потеряет свою ценность при разделе. После этого мы оба вышли к сходу и остановились на крыльце правления.