Мигель Сервантес - Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова

Монахи побросали вожжи, и были очень ошарашены, как ужасающей фигурой Дон Кихота, так и его странным облачением и оружием, однако, пошушукавшись между собой, они ответили:

– Господин джентльмен, мы не бесстыдны и не страшилы, а два честных монаха из Сан-Бенито, и едем строго по своим нуждам, и совершенно не знаем, находятся ли в этой карете какие-либо захваченные кем-то принцессы!

– Не забалтывайте мне язык, подлые негодяи! Этого вам не удасться сделать никогда! Мне известен, подлые канальи, ваш вероломный змеиный, сладкий язык! – ответил им доблестный дон Кихот.

И, не дожидаясь ответа, он что было сил всадил шпоры в бока Росинанта и, грозно опустив копье, бросился к первому монаху, с такой яростью и решимостью, что, если бы монах от испуга не свалился со своего верблюда, он поневоле заставит бы его приземлиться на дорогу, да ещё покалечить при этом так, что неизвестно вообще, остался бы тот жив или мгновенно окочурился от страшных ран! Второй монах, увидев, как обращаются с его напарником, взял ноги в руки, сжал бога своего верного дромадёра, вонзил ему в бока острые стемена и уже без всяких комментариев приударил по дороге быстрее ветра.

Санчо, увидев лежащего на земле монаха, соскочил со своего осла, шустро кинулся к нему и принялся отбирать у него вещи и снимать с него сутану. Тут к нему подлетели два погонщика и стали спрашивать его, зачем он раздевает этого типа, на что Санчо легкомысленно ответил, что это его законные трофеи, какие добыты в результате битвы, которую выиграл его хозяин дон Кихот. Те же, не понимая таких шуточек, и совершенно не имея никакого представления, что такое битвы и трофеи, и учитывая, что дон Кихот отвлекся от них, разговаривая с теми, кто ехал в карете, всей толпой с визгом набросились на Санчо, повалили его наземь, с тем, чтобы не оставив волоса в его бороде, избить его немилосердно ногами и в конце концов оставить его лежащим на земле без дыхания и чувств. И, не останавливаясь ни на минуту, монах, перепуганный до смерти и бледный, как полотно, когда он увидел, как его товарищ улепётывает что было сил по дороге, чтобы с приличной дистанции наблюдать за происходящим и поджидать его, не желая ждать конца этой катавасии, тоже бросился в бега, и они вдвоём так припустили что было сил, всё время оглядываясь и крестясь так, как будо за ними гнался сам Дьявол.

Дон Кихот же, как было сказано ранее, разговаривая с хозяйкой кареты, обращался к ней:

– Добрая синиора, сударыня моя, теперь вы можете всецело располагать собой и делать то, что подобает вашей несравненной красоте, потому что гордость ваших похитителей повержена на земь моею сильной, карающей дланью! И чтобы вы не изводили себя, мучаясь в попытках узнать, как имя вашего освободителя, знайте, что меня зовут дон Кихот Ламанчский, я вольный бродячий рыцарь и искатель приключений, а в придачу к этому ещё и пленник непревзойденной и прекрасной доньи Дульчинеи Тобосской, и в воздаяние за то благо, которое вы получили от меня, я не хочу ничего другого, кроме того, чтобы вы вернулись в Тобосо и предстали перед сей высокородной синьорой, дабы поведать ей о том, что я сделал для свободы вашей милости.

Всё, что Дон Кихот говорил, от первого до последнего слова, слушал погонщик, который сопровождал эту карету, урождённый бискаец, который, видя, что это огородное чудище не хочет пропускать карету, а напротив, хочет развернуть её в Тобоссо, на кривых ногах подбежал к Дон Кихоту, и, схватив его за копье, стал орать ему на плохом кастильском языке и ещё худшем Бискайском наречии, что так или иначе он чем-то недоволен:

– А ну пшла так вон! Ты плоха кончита! Клянус Госпади, что я дам твою так, что если ты не оставыл карэт, то убьём тэбя так, как ты там нибл!

Как ни странно, Дон Кихот его прекрасно понял, и с великим сочувствием и симпатией сразу ответил ему:

– Если бы ты не был таким жалким и омерзительным отребьем, каким являешься, а благородным рыцарем и джентльменом, я бы уже давно наказал тебя за твою возмутительную дерзость, покарал бы твою наглость и безрассудство, способное удерживать это чарующее существо, превратил бы тебя в фарш и даже на свои деньги купил бы тебе подобающий и уютный гроб, в котором теперь тебе теперь всё же придётся лежать поневоле!

На что бискайо взорвался следующей темпераментной тирадой:

– Это я нэ джэнтльмен? Клянусь Бога, ты лжот, как хрестианэн! А ну брысь свой мыталку и бэри остряк, водунас, будэм пасматрэть, кто будыт носит кишка! Быскайэц по суше, быскайэц по морю, быскаэц по дьяволу – виздэ ыдальго! И ты лжёт, что думала, что я позволю тэбе ещё хоть что-ныбуть сказаль!

– Ты ещё не видел, что рёк Аграхар! – гневливо ответил ему дон Кихот, – Я тебе сейчас покажу!

И бросив копье на землю, он вытащил свой меч и, схватив крепкими руками свою роделлу, бросился с визгом на бискайца, нешуточно вознамерившись сразу же отнять у него жизнь. Бискайцу, увидевшему, что, кажется, приходит его конец, и не надеясь на полудохлого мула, который был под ним, и который, будучи наёмным злодеем, не мог быть ни в коем разе его надёжной опорой, не мог придумать ничего лучшего, кроме как вытащить из-за пояса свой кривой меч, и надо сказать, что ему повезло, потому что он стоял рядом с каретой, и был весьма сообразителен, по каковой причине он тут же вытянул из кареты украшенную вензелями подушку, которая служила ему теперь щитом, а затем они как по команде ринулись друг на друга, поднимая клубы пыли, как два смертных врага. Окружающие хотели было их разнять и утихомирить, но не смогли, потому что бискаец в своих проклятиях бился и орал, что, если ему не дадут покончить с этим чучелом, с этой обезьяной в шлеме, с этим пугалом, он убьёт свою хозяйку и всех, кто встанет ему поперёк дороги, даже если это будет сам Господь Бог. И надо сказать, что и дон Кихот ничуть не отставал от него в проклятиях и воинственных кликах. Хозяйка кареты, вконец обалдевшая и донельзя запуганная всем тем, что ей выпало лицезреть, приказала кучеру поскорее гнать карету куда глаза глядят, и потом издалека принялась наблюдать из-за занавески за жестокой сечью, в ходе коей визжащий, как свинья бискаец так дал орущему в голос Дон Кихоту сплеча мечом, что не защити того его верный щит, он неминуемо раскроил бы его к чертям собачьим напополам.

Дон Кихот, который на своей шкуре ощутил свирепую тяжесть этого коварного выпада, дал себе волю и во всю мощь своих лёгких заорал:

– О, повелительница души моей, Дульцинея, цветок моего сердца, спаси и помоги своему верному рыцарю, который исполняя долг за вашу великую доброту, подвергается теперь серьёзнейшей опасности в этом суровом поединке!

Сказать это и покрепче сжать меч, дабы хорошо прикрыть себя ронделлой и нанести удар в это визжащее недоразумение – всё это было делом одной секунды. И бискаец тут же правильно оценил крайнюю решимость, ярость и гнев, какие испытывал теперь Дон Кихот, в желании своём как можно достойнее ответить на коварный выпад бискайца, и оценив его мужество, он решил защищаться и что было сил прижал свою подушку к груди и так и остался торчать на месте, не имея возможности повернуть своего тупого мула в ту или иную сторону, а осёл то ли из-за крайнего утомления, то ли из-за потрясения и диких криков, никогда не имея дела с такими коловращениями, не мог от испуга сделать и шага.