Мигель Сервантес - Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова

– Может, Сарры? – вопросил Дон Кихот, не в силах выносить опечатки дикого козлопаса.

– Сыт по горло, – ответил Пётр, – и если вы, господи, будете ходить со мной, как банный лист за задницей, то на каждом шагу мы не закончим эти россказни и через год!

– Простите, друг, – сказал Дон Кихот, – меня за то, что я попытался убедить вас, что Срара так сильно отличается от Сарры, как не знаю что. Но вы ответили очень хорошо, потому что, между нами говоря, лучше пережить чесотку, чем Сарру, а тем более Срару, и, ради Бога, пожалуйста, продолжайте свою историю, и я больше ни в чём не буду вам перечить, а уж тем более – мешать!

– Я вот что скажу, Господин мой, о душе моей, – сказал козлопас, – что в нашей деревне был еще более богатый крестьянин, чем отец Гризостома, которого звали Гильермо, и которому Бог дал, помимо великих богатств, дочь, от которой при родах умерла её мать, которая была самой честной женщиной во всех этих краях! Она и сейчас стоит предо мной, с тем же лицом, похожим на Солнце, а с другой стороны она была похожа на Луну, и, прежде всего, какой прекрасной хозяйкой она была! Каким другом бедняков! Поэтому я думаю, что ей теперь очень хорошо, и если говорить о нынешнем дне, то я думаю, она ныне наслаждается вместе с Богом в самой лучшей части небесного Эдема! Натолкнувшись на смерть такой хорошей жены, её муж Уильям затосковал и помер, оставив свою дочь Марцелу, девушку юную и богатую, на попечении своего дяди – сельского священника, и она стала жить в нашей деревне. Росла девочка такой красавицей, что мы, видя её, всегда вспоминали о её матери, которая тоже была невероятно красивой, и при всем том все думали, что дочь неминуемо должна превзойти красотой свою мать. И так было, что, когда она достигла четырнадцати – пятнадцати лет, никто не мог, посмотрев на неё, нее благословлять имя Бога, за то, что он произвёл такую красоту, такой ум и воспитанность, и больше всего было много молодых людей, которые мало того, что влюблялись в неё – им просто голову сносило! Её дядя держал её под семью замками и никуда не пускал из дому, но, тем не менее, слава о её великолепии была так велика, что из-за нее, из-за её несметных богатств, не только от местные крестьяне, но и соискатели на много лиг в округе, и питомцы самых лучших семейств умоляли, просили и суетились вокруг дяди, чтобы он отдал им её замуж. Но он, который по правде говоря был добрым христианином, хотя и хотел отдать её замуж чуть позже, когда она достигла зрелости, но потом изменил свои намеренья, не из-за прибыли и имущества, которые были в его власти, но из-за того, что сама она не давала на то согласия. И поверьте, что это было сказано не раз в деревне, в хвалу доброму священнику! Я хочу, чтобы вы знали, господин путешественник, что в этой нашей глуши, где кто только кому косточки не перемывает и не рассказывает сплетни, где кругом бормотание, то если люди так хорошо отзываются о ком-то, как они отзывались о нашем священнике, то спорить нечего – он на самом деле – хороший человек, который во всём верен своим прихожанам, и лучше его в деревне не найдёшь!

– Это правда, – сказал Дон Кихот, – только прошу тебя, Педро, не томи, продолжай, потому что сказка твоя очень хороша, и ты, добрый Пётр, имеешь великий талант рассказчика!

– Ручаюсь, Господь не лишит меня своего покровительства! Удача, вообще – главное в жизни! А в остальном вы знаете, что там у них было – хотя дядя бегал за любимой племянницей и предлагал ей то того, то другого претендента на её сердце и руку и рассказывал ей о качествах каждого соискателя, которые сучили ногами при виде красоты Марцелы, умоляя её наконец выйти замуж и выбрать жениха по своему вкусу, но она никогда не отвечала на эти предложения согласием, объясняя, что не хочет выходить замуж, потому что, де, будучи такой слишком юной девушкой, она не чувствует себя настолько умной и умудрённой жизнью, чтобы нести бремя преждевременного брака. Согласившись с этими, вроде бы, справедливыми оправданиями, дядя бросил свои понукания и рекламу женихов в попытке заинтриговать её, и стал ждать, когда она наконец повзрослеет, и наконец остановится на ком-то по своему вкусу, ибо он полагал, и надо сказать, полагал очень разумно, что родители не должны ломать жизнь своих детей и принуждать их через пень-колоду действовать их помимо своей воли. Но вот, долго ли, коротко ли было дело, да только в один прекрасный день прекрасная и чересчур разборчивая Марцела, внезапно облачилась в пастушеские наряды и сделалась пастушкой, и уже совсем не слушая советов дяди и всех других людей, которые, конечно пытались отсоветовать ей делать это, вышла в поле вместе с другими пастушками, и стала пасти своё стадо. Вот тут-то, как она вышла на публику, ее красота была явлена окончательно, и я не знаю, как бы это получьше выразиться, целая куча богатых плейбоев, идальго и крестьян, вырядившись в костюмы типа Гризостомовских, вслед за ней тоже отправились бродить по этим чахлым полям. Один из них, как уже говорилось, был нашим покойником, о котором люди говорили, что он не просто любит её, но воистину боготворит. Не следует полагать, что Марцела, добившись полной свободы поступать так, как ей заблагорассудиться и почти не имея возможности для уединения, хотя бы ничтожным намёком создала впечатление, что в этих условиях её безусловная честность и скромность может быть подвергнута сомнению, совсем наоборот, в этом смысле она стала ещё бдительнее, чем была под патронажем дяди, и потому из всей этой пёстрой компании ухажёров ни один не смог бы сказать, что она хоть кому-то дала малейший повод надеяться на взаимность.

Нет, конечно, она не бежала и не уклонялась от компаний и бесед с пастухами, и в обращении с ними была чрезвычайно вежлива и дружелюбна, но тотчас же, как любому из них встревало в голову открыть ей своё чувство, выразть намеренье, любое из них, даже столь же праведное, как святой церковный брак, она отшвыривала их от себя, и они отлетали от неё, как камень, выпущенный из пращи. И таким образом своими действиями она причиняла больше вреда всем окружающим, чем если бы она была распространительницей моровой язвы, ибо доброта и красота притягивают сердца тех, кто обращается к ней, чтобы служить ей и любить её, но презрение и разочарование приводит их к отчаянию, и очутившись в такой ситуации, они не знают, что сказать, но начинают обвинять объект своей любви в жестокости и неблагодарности, употребляя ещё более крепкие выражения. И если бы вы когда-нибудь были здесь, мой господин, вы бы увидели, как эти горы и долины вторят плачу отвергнутых, которые следуют за ней, ругаясь и проклиная. Недалеко отсюда есть место, где растут почти два десятка высоких буков, и нет ни одного, на гладкой коре которого не было бы вырезано или написано краской имя Марцелы, а над некоторыми из них вырезана корона, как будто уверение, что красота Марцелы заслуживает почестей вершины человеческой красоты. Один пастух ревнует другого, кто-то жалуется на жестокую судьбу, ласковые песни мешаются с отчаянными стонами, появляются такие, которые проводит все дни и ночи, сидя у подножия какой-то скалы или дуба, и там, не смыкая залитых слезами глаз, ушедшие в себя и углублённые в свои мысли, там они встречают утреннюю зарю, и потом среди жара самого вирепого полдня их можно видеть лежащими бесчувственно на пылающем песке, где они