Владимир Кунин - Иванов и Рабинович, или Ай гоу ту Хайфа

— Пошел ты!..

И опять изнуряющее солнце, солнце, солнце… Скрипят блоки, подвывают ванты, плещет о борт волна — все одно и то же, одно и то же! Небо и вода… Вода и небо…

Редко-редко, где-то на горизонте появится и исчезнет что-то водоплавающее, но так далеко, что и не разобрать — пароход ли, яхта ли, а может, ничего не было — просто пригрезилось от усталости…

— Посуду будешь мыть за собой? — Да так раздраженно, будто с кровным врагом!

— Обойдешься… Сам помоешь, не сдохнешь.

— Ну, гад!..

— На себя посмотри…

Все раздражает! Все выводит из себя!.. Не так повернулся, не так посмотрел, недостаточно быстро что-то сделал… Ответил не так, спросил не тем тоном!.. Слишком слабо затянул какой-то узел!.. Слишком сильно затянул узел — теперь не распутать ни черта! И руки у тебя не тем концом вставлены, а у тебя мозги не работают!..

— И вообще, на кой хрен ты мне сдался?!.. Что, я один не мог?!

— Ты — один?! Ха-ха-ха! Что ты можешь один? Бездарность!..

В глубине души оба ощущают всю меру своей неправоты и несправедливости, но уже не остановиться — момент уже упущен! И растет глухая бесконтрольная ненависть, рожденная дикой усталостью и однообразием, бессонницей, постоянным нервным ожиданием конечной цели плавания — где почти в пятьдесят лет все надо будет начинать сначала, заново. И сразу! Без времени на раскачку и раздумья!

И от этого в голову все чаще и чаще вползает одна и та же мыслишка: «А надо ли было?..» И становится так страшно, так жутко, так хочется найти виноватого!..

На четвертые сутки происходит взрыв!

— На кой черт ты вообще плывешь?! — кричит Василий, придравшись к какому-то пустяку. — Сидел бы себе в Ленинграде, крутил бы колеса, жлоб с деревянной мордой!

— Я плыву к себе на историческую родину! А вот ты что тут делаешь, говнюк?! Ты — вообще не еврей!!! — орет Арон.

— А кто учил иврит?! Ты, что ли? Я не еврей?! Да, я в сто раз больше еврей, чем ты! Я — «Рабинович»!!!

— Ты — «Рабинович»?! Засранец! У тебя фамилия моей родной сестры Ривочки! Ты просто бежишь от Советской власти! — Арон стоит у штурвала и орет это все, автоматически поглядывая на компас и бессознательно корректирует курс штурвалом. — А я плыву к себе! В свою страну!.. Я чистокровный еврей…

— Ты?! Ха-ха-ха! Какой ты еврей?! Дерьмо несчастное! — кричит Василий. — Еврей!.. Водка литрами, мат-перемат, чуть что — в морду! Еврей!.. Кто тебе поверит?.. Ни один нормальный еврей себе такого не позволяет! Он — еврей!.. Смотрите на него! Ты — «Фоня-квас» — вот ты кто, уголовная твоя морда!..

— А ты?.. Ты кто??? — Арон в беспамятстве от ярости бросает штурвал, поворачивается к Василию и протягивает к нему свои огромные натруженные лапища: Я — работяга! Я всю жизнь вот этими своими руками… А ты — жулик! Торгаш несчастный!.. Ворюга!!!

— Я — ворюга?! Ах, ты блядь толстомордая!!!

Василий, не раздумывая, бьет Арона в челюсть — раз, другой, третий!..

Ошеломленный Арон отлетает назад к рубке, сильно ударяется затылком о лебедку и замертво падает в кокпит…

Паруса спущены, валяются кое-как на палубе и крыше рубки…

За штурвалом никого нет, и «Опричник», повинуясь только течению, болтается на воде, покачивая голой мачтой…

В каюте, по одну сторону стола, тесно прижавшись друг к другу, обнявшись, сидят Арон и Василий и горько плачут…

У Арона перевязана голова, у Василия забинтована правая кисть руки.

На столе, на ненужной уже карте Эгейского моря пустая бутылка из-под греческого коньяка «Метакса» и почти пустая бутылка «Столичной». Два стакана, немудрящая закусочка — одна тарелка на двоих и два пиратских ножа в сливочном масле.

— Прости меня, Арончик… — всхлипывает Василий и кладет повинную голову на широкое плечо Арона.

Арон гладит Василия по голове, говорит сквозь слезы:

— Господи… Да что же это с нами такое, Васечка?..

Василий разливает остатки «Столичной» по стаканам. Пытается сделать себе бутерброд для закуски, но рука, разбитая о челюсть Арона, плохо слушается.

Арон мягко отбирает у Василия кусок хлеба и нож, сам делает ему бутерброд и поднимает стакан:

— Ну?.. Ай гоу ту Хайфа? — спрашивает он и вытирает рукавом слезы с лица.

У Василия дрожат губы. Он пытается благодарно улыбнуться Арону, тоже поднимает стакан и, всхлипывая, тихо говорит:

— Ай гоу ту Хайфа, Арончик…

На следующий день их догнало французское пассажирское круизное судно.

— Ай гоу ту Хайфа!!! — кричали им сотни полторы пассажиров, облепив борт, со стороны которого параллельным курсом шел «Опричник». — Ай гоу ту Хайфа!..

Чтобы уравнять скорость, судно застопорило машины и по всем международным законам морской вежливости даже приспустило флаг в знак приветствия Арона и Василия!

Вася тоже быстренько опустил зеленый платок маленькой стамбульской проститутки до середины древка от швабры, верно служившему «Опричнику» флагштоком.

С французского судна грянули аплодисменты!

— Нужна ли вам какая-нибудь помощь, продукты, деньги? — крикнули им по-английски с мостика в мощный мегафон.

— Ноу! Ноу!.. — благодарно отмахивались Василий и Арон.

Арон бойко вопил в рупор, свернутый из старой отработанной карты:

— Айм вери глэд ту си ю!!! Айм вери глэд ту си ю!.. Тенк ю вери мач!.. Тенк ю вери мач!!!

— Не хотите ли подняться к нам на борт, принять ванну и пообедать с капитаном? — спросили с мостика.

— Тенк ю! Тенк ю вери мач!.. Айм сори! Сори, говорю!.. Времени нет! — отвечал Арон в рупор, разводил руки в стороны и показывал на часы дескать, «нет ни одной свободной минутки…»

С яхты было хорошо видно, как пассажиры вдруг засуетились, стали что-то запихивать в большой пластиковый мешок и привязывать к нему веревку. При этом пассажиры хохотали и что-то кричали вразнобой по-французски.

— Чего это они, Арон? — спросил Василий.

— А кто их знает… Ни по нашему вопят, ни по-английскому. Ни черта не разберешь!..

Тем временем пассажиры перекинули мешок за борт и стали осторожно опускать его в «Опричник». Арон и Василий приняли пластиковый мешок, и как только пассажиры убедились в том, что теперь мешку не грозит никакая опасность, они тут же сбросили на яхту и веревку.

Лайнер гуднул на прощание так, что Арон и Василий чуть не попадали от испуга и, постепенно набирая скорость, двинулся вперед.

— Аллон з, анфан де ля патри-и-и… — пело несколько десятков пассажиров.

Когда французское пассажирское судно стало совсем-совсем маленьким, Василий сказал Арону:

— Посмотри, чего в мешке-то. Мне его никак не развязать, – и стыдливо объяснил: – Рука совсем запухла…

— Я тебе на ночь компресс сделаю, — пообещал ему Арон, и сам взялся развязывать пластиковый мешок.