Наталья Долинина - Первые уроки

Мы подружились на детской почве. Рыженькая Ленка - его единственный поздний ребенок - была чуть старше моих. Мы обсуждали, чем кормить, сколько гулять, во что одевать. Если получка случалась вечером, мы шли после уроков в Елисеевский магазин и покупали вкусные вещи для своих семей.

Преподавал он историю в старших классах. На его уроках я узнала, что можно разговаривать с классом, как с одним близким человеком. Говорил он негромко и уважительно, высказывая твердую уверенность, что ученики понимают все, о чем он толкует. Просил ученика показать что-нибудь на карте, как просят об услуге. Казалось, просто ему не хочется вставать, брать в руки указку... Ему задавали очень много вопросов. Иногда он говорил: не знаю, посмотрю в книгах, отвечу позже. Это я тоже видела впервые.

Когда он пришел ко мне на урок, я замерла - вот кому покажу великую свою образованность! Что это был за урок, не помню. Ланин сидел, склонив свою добрую птичью голову, а я из кожи лезла. Он сказал, что из меня может получиться хорошая учительница, но пока надо приглядеться, как работает Друянова: из нее уже получилась. Она отлично преподает.

Друянова работала четко. Эта четкость вызывала во мне протест - на ее уроках все было разложено по полочкам, все ясно: зачем урок, что на нем надо узнать, кого спросить, что рассказать, какие вопросы поставить. Мне казалось, это слишком просто. Я недоумевала: где же творчество?

Теперь я знаю: самое трудное в творчестве учителя - то, что оно должно быть сурово регламентировано, разложено по полочкам, втиснуто в схему - и при этом должно остаться творчеством.

Раз в месяц нас собирали на педсовет. В эти дни мы не уходили домой между сменами - мои дети питались молочной смесью номер три, а я сидела в школе с утра до ночи. Трудно представить себе более обычные, банальные педсоветы. Но они были первыми в моей жизни и казались мне исключительными.

Всю жизнь я играла в школу. Ни во что другое - только в школу. Бумажные куклы, которые вырезал мне отец, были учениками. Мои классы состояли из этих кукол, и из настоящих, и из вятских игрушек, стоявших на письменном столе отца. У каждого ученика была тетрадка, в которой я писала за него упражнения. Мы читали стихи - я читала за себя и за учеников. Первый урок я дала двенадцати лет: меня послали занять первоклассников, чтобы они не шумели. Я училась в пятом. Следующее первое сентября застало нас на пароходе. Мы ехали из Ярославля в Пермь, мы были эвакуированы из Ленинграда. Школы никакой не было, но мальчишки-девятиклассники решили учить нас русскому языку и математике. Они были старшими - десятиклассники воевали.

Я тоже попросилась кого-нибудь учить, и мне дали пятерых учеников вторых и третьих классов. Я учила их с упоением. Потом мы приехали в деревню под Пермью, там была школа. Моя педагогическая деятельность прекратилась. Следующий урок я давала Нейдлиной.

Всю жизнь я играла в школу - все пятнадцать лет своей работы. Может быть, это нехорошо и несерьезно. Но я играю и в "хорошую маму" - так называют это мои дети. Мне было скучно просто стирать и гладить рубашки сына: когда он был маленький, я гладила и придумывала, как он будет большой. Теперь я тоже что-нибудь придумываю.

Они были подростками, и мы придумали игру, что они взрослые, а я нуждаюсь в их опеке. Когда в этом году меня положили в больницу, игра сослужила свою службу.

Все пятнадцать лет я наслаждалась тяжелыми пачками тетрадей - это правда. Иногда я проклинала их, но всегда играла с ними в увлекательную игру. Приносила домой, раскладывала по пачкам, рассчитывала, сколько штук в день я должна проверить. И открывала каждую, замирая, как будто сейчас откроется тайна.

Человек, которого я любила, заглянул однажды в тетрадки моих пятиклассников и сказал: "Как скучно!". Никто никогда не оскорблял меня сильнее.

Я люблю черную школьную работу: заполнять журналы и табеля, проверять дневники, ставить отметки в ведомости. Запереться в пустом классе и, не дыша, карандашом вписывать отметки в аттестаты, потом проверять по много раз и вызывать ребят по одному, чтобы они тоже проверили свои отметки, - и только потом обводить чернилами.

Много раз я оплакивала разлуку со школой - ни с кем и ни с чем связь не рвалась так больно. Последние табеля последнего класса я заполняла с отчаянием и сухими глазами - так хоронят.

На первых педсоветах в первой моей школе я чувствовала себя обманщицей еще больше, чем в учительской во время перемен. Там хоть были просто взрослые люди, среди которых и я почему-то прикидывалась взрослой. Здесь были люди, занятые серьезным делом, и я сидела среди них, как будто такая же, как будто все это на самом деле, а не игра, в которую я играю тайно.

Педсоветы бывают трех типов. Первый: говорит один директор (или один завуч), учителя молча слушают и молча расходятся. Второй: после краткого вступительного слова директора или завуча выступают заранее подготовленные и проверенные директором или завучем учителя по заранее запланированным вопросам. Третий: говорят все, кто хочет и о чем хочет. Разновидность этого типа: директор произносит обличительную речь, учителя встают один за другим и оправдываются, и обвиняют во всех смертных грехах друг друга.

В школе Карла Ивановича все педсоветы были первого типа. Говорил сам, массы слушали молча и не прекословили. Потом говорил Медников. Иногда, для разнообразия, - председатель месткома. Последнее слово предоставлялось завучу - для информации. Он читал приказы и распоряжения: кто когда дежурит по школе, кому идти в отпуск, кому - на курсы повышения квалификации...

Я наслаждалась этими педсоветами - все было как у взрослых - я только боялась, чтобы не раскрылся мой обман: я вовсе не чувствовала себя учительницей. В классе - да, но не здесь, среди взрослых людей.

На первом педсовете я увидела Его. Он был громадный, старый, в очках. Как выяснилось впоследствии, ему было сорок шесть лет. На педсовет он опоздал. Ко мне наклонилась Друянова и прошептала: "Это замечательный учитель. Он у нас по совместительству. Меттер". Папа Карло сделал нам замечание. Услышав мою фамилию (я носила тогда фамилию отца), Меттер подвинул свой стул ко мне. Когда папа Карло отвернулся, он спросил, кем я прихожусь моему отцу. На эти вопросы была одна реакция: я заревела и не могла остановиться до конца педсовета. Между педсоветом и вечерней сменой было два часа: Меттер позвал меня гулять; мы пошли по книжным магазинам, где его знали все продавщицы.

На следующий день я пошла к нему на урок. Теперь трудно объяснить, что со мной происходило. Я любила своего мужа, и у меня были грудные дети. Но в Него я влюбилась, как в учителя. И как в мужчину. И, вероятно, как в отца: он был ровно вдвое старше меня.