Наталья Долинина - Печорин и наше время

Печорин и наше время

На буйном пиршестве задумчив он сидел Один, покинутый безумными друзьями, И в даль грядущую, закрытую пред нами, Духовный взор его смотрел.

Лермонтов о Лермонтове

И помню я, исполнены печали Средь звона чаш, и криков, и речей, И песен праздничных, и хохота гостей Его слова пророчески звучали.

то такое для пае Лермонтов? Как объяс пить то ощущение грусти, и нежности, и тоски, и гордое xib_.которои-охватыиает, едва открываешь томик его стихов, едва бросаешь взгляд на странное молодое лицо с печальными глазами; некрасивое и пре­красное лицо обреченного па долгие стра­дания н на короткую жизнь человека?

Почему именно Лермонтов? Не Тютчев, не Блок — поэты столь же громадного таланта, а именно Лермонтов стал неп.ЕР- додящей печалью и тайной любовыо чуть ли не каждог о .тми ли !и чиломзка, 11 вот уже почти полтораста лет его стихи, его проза, его судьба воспринимаются миллио­нами люден как очень личное пережнва ние, и каждый в свой час открывает Лер­монтова для себя одного, ревниво бережет его глубоко в душе.

I! уме споем и создал мир иной 11 образов иных существованье, Я цепью их снизил между собой, Я лил им вид, ПО но дал им названья..

(с Русская мелодии» 1829 v )

Пятнадцатилетний читатель отклика ется всей душой: «Да, и я создал, и у меня также, по я не умею сказать об этом,— ОН сказал за меня». У взрослого сжимается сердце, и память о своих пятна­дцати годах сплетается с жалостью к маль­чику, который в пятнадцать лет мог написать т а к оси страдать, и погибнуть в двадцать семь!

Грустный, печальный, отчаявшийся Лермонтов — почему он так нужен всем, н людям веселым, жизнерадостным— тоже?

Я не унижусь пред тобою; Ни твой ирнвет, нн твой укор

11с власти ад моей душою.

.'inaii: мы чужие с этих нор.

(«1С*» 1S32 г )

1G5

В молодости х о ч е т с я быть гордым и одиноким, страдать, отвергать, быть отвергнутым — в молодости человеку так хочет­ся жить, что и горести кажутся ему привлекательными; самое страшное для молодого человека — прожить жизнь пусто, без бурь душевных, без страстей.

Я жить хочу! хочу почали Любви и счастию ипзло; Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело. Пора, пора насмешкам света Прогнать спокойствия туман; Что без страданий жизнь поята? И что без бури океан?..

(«Я жить хочу! хочу печали...». 1832 г.)

В молодом отчаянии Лермонтова я вижу такое бурное жизне- утверждение, какого не найдешь в целых томах по видимо­сти оптимистических стихов. Может быть, это жизнеутверж­дающее отчаяние и привлекает к нему молодых людей? «А он, мятежный, просит бури...» Становишься старше — и привлекает уже не молодая мятежность Лермонтова, а непонятная, трево­жащая, необъяснимая зрелость его мысли, точность зрения:

Когда волнуется желтеющая нива II свежий лес шумит при звуке ветерка... ...Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины па челе...

(«Когда волнуется желтеющая пива...». 1837 г.)

Было бы неудивительно прочесть такие стихи у зрелого поэ­та, немолодого, много пережившего человека. Лермонтов напи­сал их в двадцать три года.

Юрий Николаевич Тынянов писал о Блоке: «...во всей России знают Блока как человека... Откуда это знание?.. Здесь может быть ключ к поэзии Блока... Блок — самая большая лирическая тема Блока». Эти слова можно сказать и о Лермонтове. Он сам,

МнхаИЛ__10 Ј ЬОВИЧЛпрутмтпп_ — днрщп'гкм (irppmi ПОЧТИ ВССХ.шлсчГспГкахуч олове ка - - хГТч'ггтгтпГшРТСство м, тоской, предчувствием ранней своей пгбели — и всегда со стра­стной: энергией, отчаянной жаждой деятельности, счастья:

Отворите мне темницу. Дайте мне сиянье дня, Черноглазую девицу, Черногривого коня. Дайте раз по синю полю Проскакать на том коне;

Дайте раз на жизнь и волю, Как на чуждую мие долю, Посмотреть поближе мне.

(«Желанье». 1832 г.)

Это стихотворение явно перекликается с написанным в том же году «Парусом». Но почему «жизнь и воля» представляются поэту «чуждой долей»? Почему парус «просит бури»?

Герцен — почти ровесник Лермонтова — называл свое поко­ление «отравленным с детства». Чтобы правильно понять эти слова, сначала ответим на вопрос: много это или мало — пятна­дцать лет? Для подростка — много, целая жизнь. Для взрослого человека — часть жизни. Для истории — короткий отрезок эпо­хи. Всего па пятнадцать лет раньше Лермонтова родился Пушкин. Н а цел ы х пятнадцать лет он старше.

Известный спор: кто лучше — Пушкин или Лермонтов — не­разрешим, потому что два великих поэта не просто разные харак­теры, разные личности; они — герои р а з н о г о в р е м е н и.

Мы умеем это правильно объяснить: Пушкин жил и форми­ровался в эпоху расцвета декабризма, а Лермонтов отразил в своем творчестве эпоху последекабрьского безвременья. Но мы не всегда представляем себе, что это значит — безвременье.

В 1814 году, когда Лермонтов родился, а Пушкину было пят­надцать лет, Россия еще остро помнила горечь бед и потерь Оте чественной войны, по уже гордилась победой над Наполеоном. Эта победа укрепила веру лучших людей России в силы своего народа, заставила задуматься над его судьбой, вступить в борьбу за его освобождение. Лицеист Пушкин рос в атмосфере страст­ных споров о будущем России; юноши его поколения верили, что это будущее зависит от них, от их ума, таланта, деятельности. Они готовили себя к этой деятельности: один хоте'л быть полко­водцем, другой — ученым, третий — создателем новых законов. И все они вместе мечтали ввести в России повое, более справед­ливое законодательство, спорили о республике, о конституции...

В 1829 году, когда Лермонтову было пятнадцать лет, а Пуш­кину тридцать, надежды на конституцию, республику, освобож­дение народа рухнули. Николай 1 твердо запомнил уроки 14 де­кабря 1825 года. Он не только отправил декабристов на висели­цу и каторгу, он принял все меры к тому, чтобы их дело не возро­дилось. Ровесники Лермонтова не могли мечтать о деятельности, потому что деятельность в эпоху Николая I сводилась к повино­вению. Полководцы нужны были для подавления народа, судьи — для свершения суда несправедливого, поэты — для прославления царя. Атмосфера мысли, споров, надежд смени­лась атмосферой подозрительности, страха, безнадежности.

Поколение Лермонтова, конечно, не смирилось: юноши тайно читали вольнолюбивые стихи, бунтовали против универ­ситетских профессоров, занимавшихся не наукой, а слежкой за студентами. Но поколение Лермонтова уже не могло идти дорогой декабристов, ошибки которых стали очевидны после их разгрома. Нового же пути это поколение еще не выработало.