Лев Толстой - Том 18. Избранные письма 1842-1881

Дорогой Николай Николаич. Богатому красть, старому лгать, — недолго мне осталось жить, чтобы не говорить прямо всю правду людям, которых я люблю и уважаю, как вас. Разберите, что я говорю, и если неправда, — укажите, а если правда, то и мне при случае скажите такую же правду. Ваше молчание тяготило меня. Я дорожу и не перестану дорожить дружеским общением с вами.

Что вы делаете летом? Ясная Поляна, как и всегда, раскрывает вам свои любящие объятия. Надеюсь, что вы, если выедете, то не минуете нас и проживете чем дольше, тем радостнее для нас всех.

Я живу по-старому, расту и ближусь к смерти все с меньшим и меньшим сомнением. Все еще работаю и работы не вижу конца.

Обнимаю вас от всей души.

Ваш Л. Толстой.

1881 г. Июня 1-5? Ясная Поляна.

Дорогой Николай Николаевич.

Мне всегда делается ужасно грустно, когда я вдруг с человеком, как вы, с которым мы всегда понимаем друг друга, вдруг упираюсь в тупик. И так мне сделалось грустно от вашего письма * .

Я сказал вам, что письма ваши мне не понравились, потому что точка зрения ваша неправильна; что вы, не видя того, что последнее, поразившее вас зло, произошло от борьбы, обсуживаете это зло. Вы отвечаете мне: «Я не хочу слышать ни о какой борьбе, ни о каких убеждениях, если они приводят к этому и т. д.». Но если вы обсуждаете дело, то вы обязаны слышать. Я вижу, что чумака 100-летнего убили жесточайшим образом колонисты * и юношу прекрасного Осинского * повесили в Киеве. Я не имею никакого права осуждать этих колонистов и тех, кто повесил Осинского, если я не хочу слышать ни о какой борьбе. Только если я хочу слышать, только тогда я узнаю, что чумак убил 60 человек, а Осинский был революционер и писал прокламации. Вас особенно сильно поразило убийство царя, вам особенно противны те, которых вы называете нигилистами. И то и другое чувства очень естественные, но для того, чтобы обсуживать предмет, надо стать выше этих чувств; а вы этого не сделали. И потому мне не понравились ваши письма. Если же я и потому, что вы упоминаете о народе, и потому, что вы особенно строго осуждаете это убийство, указывая, почему это убийство значительнее, чем все те убийства, среди которых мы живем, предположил, что вы считаете существующий русский государственный строй очень хорошим, то я это сделал для того, чтобы найти какое-нибудь объяснение той ошибки, которую вы делаете, не желая слышать ни про какую борьбу и вместе с тем обсуживая один из результатов борьбы. Ваша точка зрения мне очень, очень знакома (она очень распространенная теперь и очень мне не сочувственна). Нигилисты — это название каких-то ужасных существ, имеющих только подобие человеческое. И вы делаете исследование над этими существами. И по вашим исследованиям оказывается, что даже когда они жертвуют своею жизнью для духовной цели, они делают не добро, но действуют по каким-то психологическим законам бессознательно и дурно.

Я не могу разделять этого взгляда и считаю его дурным. Человек всегда хорош, и если он делает дурно, то надо искать источник зла в соблазнах, вовлекавших его в зло, а не в дурных свойствах гордости, невежества. И для того, чтобы указать соблазны, вовлекшие революционеров в убийство, нечего далеко ходить. Переполненная Сибирь, тюрьмы, войны, виселицы, нищета народа, кощунство, жадность и жестокость властей — не отговорки, а настоящий источник соблазна.

Вот что я думаю. Очень жалею, что я так не согласен с вами, но не забывайте, пожалуйста, что не я обсуживаю то зло, которое творится; вы обсуживаете, и я сказал только свое мнение, и не мнение, а объяснение, почему мне не нравятся ваши письма. Я только одного желаю, чтобы никогда не судить и не слышать про это.

Как жаль, что вы не приедете летом. И для меня жаль и за вас очень жаль. Сидеть в Петербурге летом, должно быть, ужасно. Да особенно еще хворая. Может быть, вы еще устроитесь. Как бы хорошо было. Пожалуйста, не сердитесь на меня и не думайте, что я читаю вас невнимательно. Обнимаю вас * .

Ваш

1881 г. Июня 11. Крапивна.

2-й час после полудня. Крапивна * . Дошел хуже, чем я ожидал. Натер мозоли, но спал, и здоровьем чувствую лучше, чем ожидал. Здесь купил чуни пенечные, и в них пойдется легче. Приятно, полезно и поучительно очень. Только бы дал бог нам свидеться здоровым всей семьей, и чтоб не было дурного ни с тобой, ни со мной, а то я никак не буду раскаиваться, что пошел. Нельзя себе представить, до какой степени ново, важно и полезно для души (для взгляда на жизнь) увидать, как живет мир божий, большой, настоящий, а не тот, который мы устроили себе и из которого не выходим, хотя бы объехали вокруг света.

Дмитрий Федорович идет со мной до Оптиной. Он тихий и услужливый человек. Ночевали мы в Селиванове у богатого мужика, бывшего старшины, арендатора. Из Одоева напишу и из Белева напишу. Я очень берегу себя и купил нынче винных ягод для желудка.

Прощай, душенька, целую тебя и всех.

Если бы ты видела вчера на ночлеге девочку Мишиных лет, ты бы влюбилась в нее — ничего не говорит и все понимает, и на все улыбается, и никто за ней не смотрит.

Главное новое чувство это — сознавать себя и перед собой, и перед другими только тем, что я есмь, а не тем, чем я вместе со своей обстановкой. Нынче мужик в телеге догоняет. «Дедушка! куда бог несет?» — В Оптину. — «Что ж там и жить останешься?» И начинается разговор.

Только бы тебя не расстроивали большие и малые дети, только бы гости не были неприятные, только бы ты сама была здорова, только бы ничего не случилось, только бы… я делал все самое хорошее, и ты тоже, и тогда все будет прекрасно.

1881 г. Июня 26-27? Ясная Поляна.

Очень хочется побывать у вас, дорогой Иван Сергеевич. Мне так было в последнее свиданье * хорошо с вами, как никогда прежде не было. И как ни странно это сказать, но я чувствую, что я теперь только после всех перипетий нашего знакомства * вполне сошелся с вами и что теперь я все ближе и ближе буду сходиться с вами.

Паломничество мое удалось прекрасно * . Я наберу из своей жизни годов 5, которые отдам за эти 10 дней. Я бы сейчас поехал к вам, но после моего возвращения случилось со мной то, чего не бывало, — флюс, который не давал мне ни есть, ни спать 6 суток. Я нынче первый день встал и слаб, как после тифа. Во вторник жена едет в Москву, а я остаюсь караулить дом. Когда она вернется, тогда, то есть между 5 и 10 июля, очень хочу съездить к вам * . Очень рад буду возобновить знакомство с Яковом Петровичем * , которому передайте мой поклон. Наши все благодарят вас за память, а я дружески жму вашу руку.

Толстой.

1881 г. Ноября 15–30? Москва.