Наум Фогель - Капитан флагмана

- И все же кибернетика - это удивительно, дядя Вася.

- Конечно, удивительно, - согласился с ним Скиба. - Вот тезка мой, Василий Прохорович, всю жизнь на плазе проработал. Ох и наползался же он по этому плазу. По всем законам должны бы у него на коленках копыта вырасти. И до самой пенсии работал без ошибочки. Иной раз, чтоб только одну секцию рассчитать, неделю ползать приходилось. Тысячи цифр в тетрадку записать. А вчера мне мастер первого цеха сказывал, что наш информационно-вычислительный центр научился эту работу делать. Заложат в машину ленту с дырками, нажмут кнопку. Она, эта машина, поморгает, поморгает, побормочет чего-то несколько секунд и выплюнет все цифры. Те цифры, из-за которых тезка мой всю жизнь на коленях по плазу проползал. Или вот, помню, время было, когда корабли не сваривали, а клепали. Горы заклепок вгоняли в корпус. Теперь варим вот, из отдельных секций. Пройдет время - и станем из крупных блоков складывать. Шесть блоков - и корабль. Садись и плыви хоть на край света. Все это очень просто, Гриша. Умнее человек становится, все больше технику постигает. Прежде с покраской сколько работы было? Бог ты мой, до чего же нудная работенка была. И дорого стоило, и почти каждый год надо эту краску освежать. А теперь где она - та краска. Везде пластик. По полу пластик, на потолке пластик. На стенах тоже пластик. Двери - и те пластиком обклеены. Приволокли ее из цеха, дверь эту, нацепили, обтерли тряпочкой, и блестит она, как зеркало. Техника, Гриць. Техника и наука.

Григорий посмотрел на бригадира с добродушной улыбкой. Ему все же очень хотелось сбить его, столкнуть в кювет с ровной дороги.

- А про Галактику слыхал?

- Позавчера по телевизору лекция была. Интересно.

- А представить можешь?

- Большая. Много звезд. Светят по ночам.

- Ладно. А про квазары слыхал?

- Чего не знаю, того не знаю. Это что же за зверь?

- Квази - звезда.

- Звезда - понятно, а квази?.. Что такое?

- Квази - это что-то вроде чего-то. В общем, похоже, а не то.

- Понятно.

- Да никому это не понятно, дядя Вася. Это такая махина, представить невозможно. Там все на миллиарды меряется. Объем - миллиарды кубических километров. Вес... Там царство тяжести. От этой тяжести он, квазар, сам по себе проваливается, как в прорву.

- Скажи пожалуйста!

- Песчинка с маковое зернышко миллиард миллиардов тонн весит.

- Ничего себе маковое зернышко.

- Но самое главное - энергия. Знаешь, сколько он этой энергии в космос прет? Больше чем сто миллионов наших солнц, вместе взятых.

- Здорово его, значит, раскочегарило, - спокойно произнес Василий Платонович.

- А что, если эту махину придумал какой-нибудь мозговичок из неземной цивилизации? Придумал и запузырил в космос. А заодно и нашу Галактику в сто пятьдесят миллиардов звезд.

- Ну, вот и до боженьки докатились, - улыбнулся Скиба. - Ладно, бог с ним, с мозговичком, а вот про все прочее откуда ты проведал?

- В книжке прочитал.

- Ну а тот, который книжку писал, откуда проведал?

- Ученые докопались. Поработали и докопались.

- Вот видишь - "поработали". Чтоб узнать про все, тоже, значит, работать надо. Выходит, все на работе держится. И мастерство, и наука. Наука, брат, она все вперед движет. А только науку ведь мы создали, трудяги. И работает она для нас по закону самой обыкновенной благодарности. Вот как, милый Гриць. - Он посмотрел на часы и поднялся. - Пошли. До конца перерыва всего пять минут осталось. Свет за эти минуты может запросто миллиард километров отмахать, а нам еще до стапеля топать. Вон туда. Давай шагать будем, не привык опаздывать. А чтоб в голову разные мысли не лезли - про бесконечность, Галактику, квазары и всяких там небесных мозговичков, меньше пить надо. Это от водки в голове у тебя муть. Мы с тобой, парень, во Вселенной живем, однако прописаны тут, на матушке-земле. А здесь все имеет свое начало и свой конец.

- Относительное начало и относительный конец, дядя Вася, - сказал Григорий, подымаясь.

- Относительный, сынок, - согласился Скиба. - Вот если мы корабль на совесть отгрохаем, то и жить он будет дольше. Если, скажем, положено на лом через столько-то десятков лет порезать, а он, гляди, еще с десяток годков проработает. Там, где ты прав, то прав.

- Счастливый вы человек, Василий Платонович, - усмехнулся Таранец.

- Счастливый, - и себе улыбнулся Скиба. - А ты откуда догадался?

- Все вам ясно. Всегда и все ясно.

- Так это всем все ясно и понятно, если когда пьешь, не перебирать.

- Да не перебрал я вчера, дядя Вася.

- Перебрал! - убежденно и строго сказал Скиба. - Я по тому шву, что ты вздумал на палубе варить, точнее любого доктора определил, что перебрал ты. И надо же, чтобы этот чертов шов англичанин заметил, да еще ползал возле него, пальцами щупал. И мне за этот твой шов, с косых глаз варенный, очень даже просто от Бунчужного выволочка может быть. Каретникова Назара Фомича он сегодня с работы турнул за это. И тебя, если узнает, тоже выгонит к чертям собачьим. Кто-кто, а Тарас Игнатьевич конечно же учуял сразу, что шов этот не новичок делал, а мастак, но с похмелья, и если вдруг проведает кто... В общем, сколько ты вчера хватил, мне ясно. Ты же за ответственный шов сейчас не возьмешься или все же возьмешься?

- За ответственный не возьмусь, - хмуро произнес Григорий, - рабочая совесть не позволит.

- Вот эта философия мне по душе, - улыбнулся бригадир. - Хорошо, когда у рабочего рабочая совесть.

11

Багрий услышал свою фамилию и посмотрел в президиум. До этого он глядел в окно на буйную зелень акации в белой кипени гроздьев и думал о том, как неразумно устраивать такие длинные совещания накануне выходного. Его все время одолевало чувство досады, и он не знал, не мог понять, откуда она идет. Выступление Людмилы Владиславовны? Нет, он уже привык и к стилю ее работы, и к характеру выступлений. И вдруг вспомнил: ведь сегодня консультативный день. Консультация начинается в два, а тут еще совещание. Значит, больные, которые ждали несколько дней, ушли ни с чем. А среди них могут быть и очень серьезные. Неужели нельзя устроить это совещание после работы?

Потом он вспомнил о Валентине Лукиничне, о Галине. Нелегко это - сидеть у койки матери, видеть ее страдания и, будучи врачом, не иметь возможности помочь. Только наркотал номер семнадцать и помогает. Но ведь это наркотал!

Он стал перебирать в памяти назначения и вздохнул. Много новых лекарств появилось, всех не упомнишь. А вот надежного и безвредного средства от боли нет.

Ему вспомнился и утренний звонок Тараса Игнатьевича, и свое обещание поговорить с Бунчужным. Что ему сказать при встрече? Нельзя же скрывать до последней минуты.

Мысли тянулись медленно, неровно, соскальзывая с одного на другое по каким-то очень тонким, не всегда поддающимся учету, законам ассоциаций.