Наум Фогель - Капитан флагмана

- Вода как парное молоко, - прошептала Галина.

- Вы умеете плавать? - спросил Сергей.

Она отрицательно покачала головой.

- Тогда будьте осторожны, пожалуйста, - остановился он, - за буйками сразу же обрыв.

- Я туда не пойду, - сказала она. - Я боюсь глубины. У бабушки в Заозерном речка мелкая - воды по колено. Так мальчишки, чтобы удобней купать лошадей, углубили одно место. И я, когда была маленькой, попала в эту яму. Меня сразу же вытащили, но с тех пор я боюсь глубины. И медленно погружаться мне тоже страшно.

- Зря, в этом есть даже что-то привлекательное, - сказал Сергей.

- А мне всегда в такие минуты вспоминается вот это, - произнесла она задумчиво и вдруг стала читать чуть нараспев, как читают белые стихи: "...и тогда в тишине, среди вечерних теней девушка подошла к тому месту, где врезалась лодка в берег всего лишь год назад. Она спокойно ступала в воду, вошла в нее по колено, потом по пояс... по грудь... потом мягкая, ласкающая влага поднялась до ее губ, еще выше... И наконец, обдуманно, решительно, без единого крика или вздоха, она скрылась под водой".

- Откуда это? - спросил Сергей.

- Драйзер... Есть у него такой рассказ "Ураган".

- Да, да, - сказал Сергей. - Какая-то девушка из-за несчастной любви кончает самоубийством. Кажется, она кого-то любила?

- Своего возлюбленного, - ответила Галина, - который не хотел жениться на ней. Суд ее оправдал, но она сама... Не понимаю, как можно так спокойно погрузиться в воду? Я бы ни за что не смогла. Броситься с моста - это еще куда ни шло, а так вот, медленно погружаться... Отвратительно.

- Самоубийство всегда отвратительно, - сказал Сергей, отвратительно... и глупо.

- Глупо? Ну, нет! - возразила она и рассказала об артисте, который отравился у них в хирургической клинике. - Если бы он даже выжил, он все равно уже никогда не вернулся бы на сцену. Неужели вы не можете понять?

- Могу, - спокойно ответил Сергей, - и все же, повторяю, самоубийство отвратительно и глупо.

- А как же с лозунгом: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях"?

- Это о смерти в борьбе. Это совсем другое.

Она посмотрела на него снизу вверх, шлепнула по воде ладонью и сказала:

- Вы умный. Умный и человечный... и давайте купаться.

С этими словами она вдруг погрузилась до подбородка и... поплыла. Над поверхностью воды виднелась только ее голова и оранжевые в электрическом свете плечи.

- Послушайте, да вы же умеете плавать! - удивленно воскликнул Сергей.

Она вернулась к тому месту, откуда поплыла, и стала на ноги.

- Вы же умеете плавать, - повторил он.

- При условии, что дно близко и я в любую минуту смогу его нащупать. И еще - когда рядом надежный человек. Вы смогли бы спасти меня, если бы я стала тонуть?

- Конечно. У меня по плаванию первый разряд.

- Вот видите. Я так и думала, что вы сможете вытащить.

Потом, уже на трамвайной остановке, она спросила его, о чем давно хотела спросить, но не решалась:

- Почему вы - один?

- Вы хотите знать, почему я разошелся с женой?

- Да. Я так и хотела спросить.

- Вещи лучше всего называть своими именами.

По тону голоса Галина поняла, что ему неприятна эта тема.

- Если вам... - начала она, но он не дал ей закончить.

- Нет. Но это очень длинная и до обидного банальная история.

- Это всегда трагедия, - тихо проговорила она, - и, как правило, трагедия для обоих.

- Вы правы. Это всегда трагедия, хотя иной раз она выглядит как мелодрама.

Галина смотрела не на него, а на огни моста Космонавтов, спросила чуть слышно:

- Кто кого оставил - вы ее или она вас?

- Она, конечно.

- Почему - конечно?

- Я бы никогда не решился.

- Вы долго были вместе? - спросила она, и Сергей не понял, чего больше в ее голосе - укора или сочувствия.

- Долго, - ответил он. - Очень долго. Десять лет. - Лицо его подернулось грустью, он потер переносицу, словно хотел разгладить углубившиеся складки на ней.

- Вам жаль? - спросила она, чувствуя, что так нельзя, что надо остановиться.

- Конечно, жаль, - тихо, с неприкрытой грустью сказал он. - Десять лет - большой кусок жизни.

- Вы любили ее?

Он не ответил.

- Вы любили ее? - уже с какой-то упрямой настойчивостью спросила она, чувствуя, что внутри все сжимается от этого ненужного упрямства.

- Если я вам скажу, что у меня до нее никого не было и после нее тоже, не поверите?

- Поверю, - обрадованным шепотом ответила она и, превозмогая спазму в горле, предложила: - Пойдемте пешком, а?

Они шли сначала молча, думая каждый о своем. Потом опять разговорились. О разном - о литературе, о плавнях, о рыбалке... И о любви.

- Мне нравится ваша любовь, - сказала она.

- Откуда вы знаете мою любовь?

- Из ваших книг. Всегда можно разобраться, где писатель говорит о себе, а где о постороннем. Так вот, мне нравится именно ваша любовь.

- Что вам нравится в ней? - спросил он тихо, словно боялся вспугнуть что-то очень робкое, которое рядом и которое легко спугнуть.

- Она до краев человеческая. Мне кажется, что именно так сильные и чистые люди любили и сто лет назад, и две тысячи и будут любить через пять тысяч лет. Я не признаю другой. Сколько жизней искалечили невежды, которые пытаются навязывать любовь, вытканную на их фарисейской канве. - Она замолчала. Он внимательно смотрел на нее и тоже молчал. - Мне кажется, что в человеке самое человеческое - это любовь. У ваших героев она такая. Вы не подумайте, пожалуйста, что я плету все это в какой-то горячке.

Она замолкла. Потом спросила настороженно и тихо:

- Вам не смешно?

- Почему должно быть смешно?

- Мне кажется, что кто-то уже говорил так, а я не знаю кто.

- Разве это важно?

- Очень! Я всегда стараюсь дословно запоминать все, что мне понравилось и у кого-то. Нет ничего зазорного в том, что ты повторяешь чужие мысли. Неважно, кто он, писатель, поэт или философ. Или твой добрый знакомый... или твой друг... Но когда забываешь кто...

- И это неважно, - сказал он.

- Нет, важно. Потому что присваивать себе чужие мысли - все равно что воровать. И не безделушки какие-нибудь, а жемчужины, которым и цены-то нет.

- Пустое. Каждый из нас что-то проповедует, за что-то борется и радуется, когда у него много единомышленников. И то, что я сказал сейчас, тоже, наверно, кто-то уже говорил. Может быть, даже не один. И не беда, если я не знаю их имен, если повторяю их мысли своими словами. Это даже лучше, если своими словами.

- Почему лучше?

- Человечество не родилось, обремененное мудростью. Она приходила к людям постепенно. И каждая мудрая мысль, чтобы стать более доходчивой, шлифовалась годами. Десятилетиями. Веками. Пока не облекалась наконец в совершенную форму.

- То, что я говорила о любви сейчас, наверно, очень далеко от совершенства. Но именно так я думаю. И говорила я вам потому, что вы, я знаю, поймете. - Она вдруг рассмеялась. - Знаете, мне нравится, когда из-за любви лезут в драку.