Наум Фогель - Капитан флагмана

Тарас Игнатьевич позвонил около двух. Неожиданно. Спросил о Галине.

- Она спит. - Сергей помолчал несколько секунд и спросил вполголоса: Вы уже знаете?

- Да, знаю. Я к тебе сейчас приеду.

- Дверь будет открыта. - И пояснил: - Звонок может разбудить Галину.

- Значит, дверь будет открыта, - раздумчиво произнес Тарас Игнатьевич. - Это хорошо, что дверь будет открыта.

Он положил трубку, несколько секунд сидел молча, потирая указательным пальцем сначала подбородок, потом переносицу. За что он невзлюбил Сергея? Короля для дочери захотел? Принца в кудрях? Нелепость какая-то.

Он вышел, сел в машину, включил зажигание. Ночные огни, пустые улицы и тишина помогли собраться с мыслями. Вошел он в квартиру Гармаша так, словно бывал здесь неоднократно. Молча пожал руку Сергею. Закурил. Спросил шепотом:

- Спит?

Сергей кивнул и отодвинул в сторону машинку, чтобы не мешала.

- Она тебе все сказала? - тихо спросил Бунчужный.

- Только самое главное. Подробности я узнал от Шарыгина. Впрочем, какое значение имеют подробности?

Он замолчал. Бунчужный тоже молчал, глядел перед собой на верхнюю полку стеллажа с книгами.

- Вот что, Серега, - впервые называя зятя просто по имени, сказал Бунчужный. - Я к тебе все время относился предвзято и, скажу откровенно, со злостью. Давно уже понял, что не прав, но не хватало мужества признаться. А может, это из упрямства. Давай забудем.

- Хорошо, забудем... Я всегда уважал вас. Не только как отца Галины, но и как человека. Как человека даже больше, чем тестя.

- Я тебя - тоже. Но это не мешало мне злиться. Однако мы договорились забыто все. У нас беда, Серега. Понимаешь, большая беда. Трудно даже определить ее размеры. И надо что-то делать. - Он замолк. Молчание затянулось. - В любом деле надо с чего-то начинать. Вот и я решил начать с этого.

- С чего? - спросил Сергей.

- С мира. Я же сказал.

- Да, да.

- А дальше что - ума не приложу.

- Мне кажется, надо подождать до утра. И еще мне кажется...

Он замолк, будто боялся произнести вслух то, что думал.

- Ты говори напрямик. Мы же солдаты с тобой.

- Я думаю, что Валентину Лукиничну лучше всего хоронить не здесь, в городе, а в другом месте. Не знаю только где.

Бунчужный помолчал.

- Помнится, - начал он, - как-то просила она, чтобы похоронили ее в Заозерном. На родине. Тамошнее кладбище очень ей нравилось. Тихое. Зелени много...

- Вот и надо выполнить ее завет, - сказал Сергей и покосился на тестя. - Нужно пояснить почему?

- Не нужно, - отрезал Бунчужный.

Они поговорили еще несколько минут уже о Галине. Потом Бунчужный поднялся, крепко пожал Сергею руку на прощанье и сказал, хмурясь:

- Давай и дальше держаться как солдаты. Чтоб глупостей не наделать. Люди, когда попадают в беду, часто делают глупости. Потом жалеют.

- Хорошо, будем как солдаты, - согласился Сергей. - Если откровенно, то я очень рад, что этот наш разговор состоялся. Лучше, конечно, чтобы он в других условиях произошел, но если уж так случилось...

- А вот этого - не надо, - уже строго произнес Бунчужный. - Ни к черту эти сентиментальности.

- Тогда считайте, что этого я не говорил.

- Хорошо! Ну, будь, - произнес Бунчужный и, еще раз встряхнув руку зятю, вышел. В коридоре покосился на закрытую дверь спальни. Сказал шепотом: - Пускай спит. Это очень важно для нее - отоспаться.

Дома Тарас Игнатьевич несколько минут ходил по комнате, потом автоматически взял эспандер - толстую стальную пружину с деревянными ручками на концах, - несколько раз согнул его. Затем внимание привлек портрет на стене. Это был его портрет. Подарили сослуживцы в день пятидесятилетия. На обратной стороне были подписи всего "комсостава"... И вот сейчас из рамы глядел на него знакомый и в то же время незнакомый человек, чем-то враждебный - самодовольный, гордый, уверенный в себе, как полководец, привыкший одерживать одну победу за другой... Глаза, - волевые, холодные, беспощадные, жестокие, как у диктатора. Странно, как это он прежде не замечал, что в этом большом портрете были будто нарочно сконцентрированы все отрицательные черты его характера. Зачем этот портрет здесь? Чтобы все знали, что на земле живет и что-то делает именно такой сильный и безудержный в своем стремлении к цели человек?

- Бронтозавр! - произнес он глухо. - Проклятый бронтозавр. Дочь проглядел... Родную дочь.

Он размахнулся и со всей силы ударил эспандером по своему портрету. Звон разбитого стекла. Изувеченное лицо и глаза, которые смотрели сейчас не надменно, а с удивлением. Отбросил эспандер. Схватил угол рамы. Рванул. Рама пружинила, не поддавалась.

- Капрон, - прошептал Бунчужный. - Будь ты проклят - капрон.

Он рванул сильнее. Капроновый шнурок лопнул со стоном. Бунчужный ударил углом рамы о пол. Она разлетелась. Осколок стекла рассек подбородок. Тарас Игнатьевич отер платком, поглядел на красное пятно, снова приложил платок к подбородку, не чувствуя боли, и вышел из комнаты уже совершенно спокойный.

35

Проводив Бунчужного, Сергей вернулся на свое место и просидел так, задумавшись, весь остаток ночи. Из этого состояния вывел его телефонный звонок. Звонил Багрий. Спросил, как себя чувствует Галина.

- Все еще спит.

- Хорошо, - сказал Багрий. - Пусть спит... Вы с ней говорили уже?

- Нет. Она только сказала... Вы знаете, что она сказала.

- Нам надо встретиться, Сергей Романович.

- Хорошо, я приеду к вам.

- Нет, лучше будет, если мы соберемся втроем - я, вы и Галина. Я вам еще позвоню, попозже.

Потом позвонил Гриша Таранец.

- Мы все знаем, Сергей Романович, - произнес он. - Мы все знаем. И я, и Таня.

- Ну, и как Таня?

- Вы же знаете мою Таню. Она если что одобряет, то всей душой, всем сердцем, а если осуждает... У меня все проще, я не верю - и все.

- Во что не верите? - спросил Гармаш не то растерянно, не то удивленно.

- В то, что Галина Тарасовна могла такое. И никто меня не убедит.

- Даже я?

- Даже вы. Не нужно ли вам чего?

- Спасибо, Гриша. Пока ничего не нужно.

- Я на заводе. Если что понадобится, позвоните. Комсоргу. На стапель. Запишите номер. - Он продиктовал номер. - Меня сразу же разыщут. И знайте, что в моем лице у вас всегда есть самый верный друг.

- Спасибо, Гриша, - еще раз поблагодарил Сергей.

Он долго ходил по комнате, потом зашел в спальню, прислушался к дыханию Галины, снова вернулся в кабинет, не зная, куда себя девать. Опять зазвонил телефон, он поспешил снять трубку, чтобы шум не разбудил Галину. Звонили друзья, знакомые, бывшие сотрудники. Одни - чтобы выразить свое соболезнование, другие - чтобы услышать какие-нибудь подробности, третьи просто так, из любопытства, не решаясь спросить о том, главном, что заставило их поднять трубку. Людмила Владиславовна вежливо поздоровалась, выразила Сергею сочувствие по поводу смерти Валентины Лукиничны и попросила передать Галине Тарасовне, что она может пока не выходить на работу: ей положен трехдневный отпуск в связи со смертью матери.