Наум Фогель - Капитан флагмана

Позвонил Будалов и попросил Галину прийти.

Она этого ждала. Она только не знала, что это случится так скоро.

- Мы даже не поговорили с тобой, - сказала она. - Как я должна держаться?

- Мне кажется, тебе надо быть предельно правдивой. Я хорошо знаю Будалова. Он... В общем, с ним надо быть предельно правдивой.

- Понимаешь, я совсем окаменела. И сейчас меня больше всего беспокоит, что я скажу папе, что я скажу людям.

- Ты всем будешь говорить одно и то же - только правду. И помни: я все время с тобой. У нас беда, и нам надо справиться с нею. И я хочу думать, что мы справимся. Я провожу тебя.

- Нет, нет, не нужно, - запротестовала она. - И пожалуйста, никуда не уходи. Если мне надо будет, я позвоню.

Сергей стал шагать по комнате. Потом подошел к окну. Он представил себе, как она выходит из дому, идет стройная и строгая, ни на кого не глядя. Знакомые женщины не здороваются с ней, а, пропустив, останавливаются и осуждающе глядят вслед.

"Если все кончится благополучно, - подумал он, - нам придется уехать отсюда".

Илья Артемович видел много преступников - мужчин и женщин, тупых и умных, смелых и трусливых, просто изнемогающих от страха. Одни были явно виноваты и лезли из шкуры вон, чтобы вывернуться, другие были не виноваты, но и этих нередко изводил страх перед мыслью, что их, несмотря ни на что, все же сочтут виновными.

И причины преступлений тоже были неодинаковые. Чаще - низменные чувства, ненависть, разврат или ревность. Были и такие преступники, которые совершали правонарушение в результате роковой ошибки или растерянности. Но такой преступницы, какая сидела сейчас перед ним, Будалов не видел: убийство из жалости и сострадания.

Она сидела бледная, понурив голову. "Нелегко ей будет в тюрьме", подумал Будалов, и ему стало не по себе от этих мыслей. Он знал, как она будет вести себя на допросе, но только не знал, как начать этот допрос. Он решил, что в данном случае вернее всего - в упор. Так лучше будет и для него и для нее.

- Вы любите медицину? - спросил он.

- Да, я с детства мечтала стать врачом.

- Как же вы тогда решились?..

- О чем вы?

- Об убийстве. Как вы решились на него?

В голосе его звучало то профессиональное спокойствие, которое нередко уже само по себе может привести в замешательство. Только закоренелые преступники остаются в таких случаях спокойными. Другие обычно быстро теряются и начинают метаться.

- Убийство? - переспросила она.

- Я имею в виду смерть вашей матери, - пояснил Будалов.

Галина растерялась. Только сейчас она по-настоящему поняла, что находится в прокуратуре перед следователем и отвечает на вопросы, которые задаются тут со всей серьезностью, какая может быть, когда человека обвиняют в убийстве.

- Я не убивала ее, - произнесла она чуть слышно, с той искренностью, с какой мог произнести эти слова только глубоко убежденный в своей невиновности человек. - Я не убивала ее. Поймите, я не убивала...

- Вы вводили ей в последний раз лекарства?

- Да.

- Вы знали, что это была смертельная доза?

- Да.

- И мать после этого умерла?

- Да.

- Это и называется убийством. Преднамеренным убийством.

Галина пожала плечами. На ее лице не было страха, только скорбь.

"С ней надо как-то иначе, - подумал Будалов. - С нею так, как со всеми, нельзя. Она сделает все, чтобы удесятерить свою вину. И сделает это потому, что она иначе не может. А как мало надо было, чтобы никто никогда и не подумал о ней как об убийце..."

- Скажите, а она не могла вообще умереть? - спросил он, не подумав, какой нелепостью прозвучит для нее этот вопрос. И только когда она удивленно посмотрела на него, он, досадуя на себя, пояснил: - Дело в том, что, как нам известно, "после этого" не значит "вследствие этого".

- Да, конечно, - ответила она. - Но тут все произошло именно "вследствие".

- Но ведь могло быть и совпадение. Скажем, роковое. Ну да, роковое совпадение. Ваша мать ведь была очень тяжело больна. Когда вы ей вводили лекарства, у нее был приступ. Могла же она умереть от такого приступа?..

- Могла, - согласилась Галина. - Она уже много раз могла умереть. Но мы не допускали.

- Ну вот, - обрадовался Будалов. - Ведь могла она умереть от этого приступа, а не от вашего лекарства.

Галина отрицательно покачала головой.

- Нет, она бы еще долго мучилась. Конечно, если бы не оставить без помощи... Но мы всегда выводили ее из этого состояния. Она бы еще долго мучилась.

- Как долго?

В ответ она снова только пожала плечами. Эта манера недоуменно пожимать плечами, которая вначале даже тронула Будалова своей непосредственностью, сейчас уже раздражала.

- Вы сказали долго. Как долго?

- Не знаю, - наклонив голову и глядя в пол, ответила она. - Может быть, несколько часов, несколько дней, а может быть, и несколько месяцев. Мне казалось, этому конца не будет.

- Чему "этому"?

- Страданиям.

- Скажите, а выздороветь она могла?

Галина вскинула голову, как тогда, когда он произнес впервые слово "убийство". На лице ее появилось выражение гневного протеста, словно ее ударили хлыстом.

- Как вы можете?.. Если была бы хоть малейшая надежда... Она была обречена на страдания, от которых избавить могла только смерть.

- Значит, вы утверждаете все же, что убили ее? - сухо спросил Будалов.

"Как разъяснить ему, - подумала Галина. - Почему он не хочет понять?"

"Значит, вы утверждаете все же, что убили ее?" Она представила себе, как восприняла бы эти слова, если бы они прозвучали из уст какого-нибудь героя кинофильма. "Значит, вы утверждаете все же, что убили ее?" Неужели она должна отвечать на такие вопросы?

- Если вам угодно называть это убийством, пожалуйста.

- А как вы назовете? - спросил Будалов. - Каждый поступок имеет свое название. То, что вы сделали, называется убийством.

- Я избавила ее от страданий, - она произнесла эти слова, глядя не на него, а куда-то в окно. Ему виден был ее профиль - прямой, правильной формы нос и ресницы, длинные, чуть изогнутые кверху, такие обычно рисуют киноактрисам на рекламах. Когда встречаешь в жизни такие ресницы, всегда почему-то удивляешься. Такие обычно подклеивают себе легкомысленные девчонки, чтобы казаться красивее. А вот ей не надо подклеивать.

- Скажите, чему вас учили в институте? - спросил он после долгой паузы.

Этот вопрос заставил ее повернуться к нему. И опять она почувствовала растерянность. "У этого человека удивительная способность ошарашивать вопросами".

- Нас обучали многому. И физике, и химии, анатомии и физиологии... Потом нас учили распознавать болезни и лечить их.

- Вот видите, вас учили распознавать болезни и лечить их. Понимаете, ле-чить. - Он сделал ударение на последнем слове.

- Нас еще учили, что медицина не всемогуща, что есть болезни, против которых мы бессильны. И еще нас учили, - продолжала она, уже не спуская глаз с Будалова, - распознавать страдания - не только боль, а и то, что ее сопровождает - смятение, безысходную тоску и страх. Они порой невероятны, эти страдания. Перед ними бледнеют даже изощренные пытки средневековых инквизиторов и все, что творили в застенках своих лагерей смерти фашисты.