Александр Ильянен - И финн

Думаю о романе (эссе?). Писать утомляет (это дело переписчиков. Надо искать секретаря). Силенциум!

( ( (

16 июля. Просыпаюсь, чтобы поехать в Ц.Село и слушать там орган и мессу. Чего-то ждать, на что-то надеяться. Со всеми остальными людьми. Еду в вагоне электрички: думаю о том, как надежно человек защищен завязанный в сетку привычных дел. Ни ногой без нужды не пошевельнуть ни остальными конечностями: обычно руками машут и ногами шагают для посредственных и сомнительных дел. Так что попробую не рвать эту сеть рутины, а углубиться в молчание спеленутый и завязанный. О улавливающая сеть! О человек-рыба или птица! О не дающая упасть как гамак! Или батут!

Вспомнил тут же, наверное некстати о детских впечатлениях: когда катился в салазках посуху с американской горы в Приморском парке захватило дух: ах! потом невообразимо приятное состояние: от чего?

( ( (

Сцена в маленьком бистро у вокзала (записано по-франц):

утром приятно толпиться с народом и есть в публичном месте. Не скрою: есть некоторые места, где я привык завтракать (по-английски: порридж, тартинка с сыром ет сетера). Голубчик же ужасный аристократ: постоянно брюзжит и выводит меня из себя. Чай де невозможный ет сетера. Я спокойно замечаю: потерпи, милый друг, не порти мне настроения. Ведь я простой человек, не аристократ. (Он считает, что это невинное замечание таит в себе оскорбление). Начинает говорить обидные слова: глупейший и ничтожнейший человечишко. Я молчу, потом говорю: мерси! В душе конечно меня это чрезвычайно забавляет. Я вижу как он растерян от своей вспыльчивости. Я говорю: теперь я по крайней мере знаю, что ты думаешь обо мне. Зачем все продолжать. Ты - свободен. Я не держу тебя. Повторю за поэтом: быть брошенным - какое счастье! Он просит прощения, говорит, что пошутил. Нет, нет, мон ами, не надо просить прощения за правду! Ведь ты был искренен ет сетера. Он после неловкого молчания: зачем ты издеваешься надо мной? Лучше прогони меня. - Я не имею права тебя гнать, ведь ты - свободный человек. В таком роде.

Расстаемся: он - сконфуженный, я - обиженный.

( ( (

Он гордый, но умеет быть и гибким. Умеет приласкаться. Теперь станет играть брошенного и несчастного. Мы не можем поделить эту роль, и он и я хотим играть обиженного и брошенного. Волчонок! Отдай мне эту роль.

( ( (

Воскресенье. Мой вагон моя писательская башня (крепость). Еду и сочиняю общие места (по-франц.) В этом состоянии: т.е. писать в вагоне и в воскресном вагоне! - есть нечто удивительное. Розанов знал все-таки толк в писательстве. Парбле (фр.) пишешь в железной и вагонной тоске: когда все пассажиры воют (а иные истерически хохочут или плачут). За окнами мелькает разнообразное. Например: елки, сосны, пруды, дачи. Все июльское и скорее радостное чем печальное. Я только что был в кирхе как лютеранский пасынок или потомок, где грустил под звуки органа и думал о другом. Потом - кафе, напротив вокзала. К чему столько подробностей: этой пленительной шушеры?

Я еду в вагоне как писатель, забыв куда. Ложь: не забыл, а просто немного замечтался, отвлекся. Да о чем я стало быть? О том, что учиться писать в вагоне: мысль!

Мало времени: от этого необходимость выбирать основное, от этого весь напрягаешься, но не до дрожи, а до уверенности... И быстро-быстро записываешь. А в другом месте: на скамейке, пар экз., или дома в каком-нибудь приятном углу можно заняться вычеркиванием второстепенного или мусорного. Мне совсем не стыдно назвать мадемуазель Башкирцефф в числе писателей кому хотелось бы (если это было возможно) подражать т.е. учиться. Но у меня есть учитель, поэтому к другим писателям я отношусь с почтительностью и любовью.

Попробуйте написать День Зверя ! Обломаете в досаде все авторучки и разорвете в бессильном гневе тетради - на клочки и разбросаете красивым движением. Вот досада. Ничего не огорчайтесь, а терпеливо учитесь и постигайте. Или поступайте так: боясь света бродите в полусумраке обскурантизма. Так поступаю и я, когда устаю от солнечного света. Надо, конечно, тренировать свое внутреннее зрение. Не пугаться одаренности или гениальности других, не смотреть на них как на невидимый воздух или солнце... Если б вы не знали этого завета Бальмонта, то я напомнил бы: будьте как солнце!

прошу прощения за отступление (все написано по-франц.)

Надо быть благодарным ему за возможность выходить из себя : таким образом лишаешься своих двойников, которые затаились и не хотят выходить из сумрака души. Быть излеченным: откинуть спасительный щит. Все равно принимаю тебя!

Когда здоров: не знаешь с определенностью куда приложить силы: как отойти от зла если не знаешь где добро? Такие размышления неизбежно заводят в топь общих мест, где все тонут обидным и нелепым образом. Довольно!

Как сохранить состояние восторга (благодати), как удержать? Императиву Гете: остановись, ты прекрасно! мгновение не послушно: и прекрасно! Хотя в восклицании больше светлой грусти, чем другого.

Горькие слова падают и медленно застывают, а что-то прекрасное сочится сквозь в вечность и это что-то невыразимое остается, но не слова образующие текст для свидетельства, для прикрытия пустоты (наготы). Т.е. текст неизбежное и гибнущее нам приятно как воспоминание о дорогом. Ет сетера.

Подъезжаю к Вырице, поэтому с радостью прячу тетрадь в сумку. Выхожу из моей писательской электрички: писатель Воскресенья, Писатель Гранд дам, Писатель Юношей Земли и так далее наверное. Терпеть не могу каламбуров, хотя человек довольно мирный и терпимый. С такими титулами иду на дачу к моей гранд даме. Признаюсь, что клички поэт и писатель одинаково обидны... По-моему честнее называться литератором .

Между первой природой и второй природой: где копать, чтоб найти подлинного человека?

Некоторое просветление испытываю на берегу реки. Возвращаюсь на веранду: обедаем с гранд дамой. Сердечно беседуем. Раскрывается родство наших душ.

Если бы меня спросили: что в жизни последних лет вспомнишь приятного? Припомню дружбу с моими грандамами. Что был бы я без их участия? Без дружбы и нежной заботы?

( ( (

(как и предыдущие записки: по-франц.)

Довольно деликатная тема: о странностях любви.

Как бы написать, нет коснуться бы, о заветные восемь строк!

На бэйзик рашен или на бэйзик френч: как получится.

Без некоторых подробностей: а именно интимного характера - не может быть доверия. Но показать шип любви читателю, чтобы он не укололся, а лишь ощутил кисловатый аромат розы - вот искусство. Когда в памяти классические описания из Кама-Сутры, где со стыдливостью неподражаемо любовники любят друг друга... Ничего нового уже не придумаешь. Но все же всем не терпится узнать подробностей. Например: я лежу в постели, а голубчик еще моется в ванне. В ожидании листаю какую-то книгу (припомнить название: ...). Вот он возвращается в белых хлопковых плавках. Садится на край кровати. Какие волосы: еще не высохли - почитай из книги. Он любит читать. В это время мне нравится гладить ему шею, плечи, рукой водить по животу и ниже. Медленно телом овладевает томление, которое переходит в жар: в ушах начинает шуметь. Хорошо прижаться щекой к плечу голубчика и почти уже не слышать голоса. Не читай больше, хватит. Он с радостью закрывает книгу и выключает свет. Смотрю как неторопливо он снимает плавки и кладет их на стул. А какое горячее тело! Милый голубчик позволяет себя гладить и целовать и говорить ему нежные слова, пальцами осторожно убирая вьющиеся волосы. Голубчиком тоже овладевает хмель: он шепчет что-то приятное. А! Уже пора поставить точку: начинаются движения, жесты и позы любви. Спокойной ночи! Возвращаюсь в Ленинград в вагоне-башне из слоновой кости. (пишу по-франц.)