Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой

- Поговорю, Параска Артемовна, поговорю, - пообещал Скачков. - Где он теперь?

- Где же ему быть? На озере. Как начнет темнеть, тогда явится. Молока выпьет - и спать. А когда и так ляжет, не ужиная. Может, вечером и заглянешь, Валерик?

- Мы с ним и сейчас поговорим, - встал с кровати, прошелся по хате Скачков.

- Ой, нехай бог здоровьечка дает тебе, Валерик, - поднялась с табурета и Параска. - Не знаю, как и благодарить. Больше всего хочу, чтоб он при деле был. И тебе, Ховрачка, спасибо, что уважила.

- Не волнуйся, Параска Артемовна, все будет хорошо, - заверил соседку Скачков.

Проводив Параску, Ховра снова вернулась в хату, присела на табуретку, вздохнула:

- Ой, напрасно, сынок, ты пообещал. Ничего не будет. Кабы еще трезвый был, а то же пьет. Без просыпу пьет. Говорят, каждое утро у магазина дежурит. Ждет продавщицу. Купит бутылку - и на озеро. Там и пьет. Выпьет все, тогда сидит и бутылку нюхает. Пастух говорил. Достанет бутылку, понюхает и снова спрячет. Лечили, лечили и не долечили... Женка-то терпела, терпела, пока терпенье не лопнуло. Вот и приехал к матери. Мать не выгонит. А как трудно растила она его. Без отца. Их же отец еще совсем молодым погиб. На этих... лесозаготовках. На последние копейки учила. Хотела, чтобы человеком стал. Теперь гляди на это горе. Тут хоть какого сердца не хватит.

- Если запил, то, ясное дело, говори не говори, толку не будет. Но попробуем. Жалко старуху.

- Ты, сынок, не очень с ним, - попросила Ховра. - Кто знает, что у него в голове. Он весь в отца, а тот, помню, тоже вреднющий был. Как понюхает, слова против не скажи.

- Ничего, мама. Не волнуйся, до драки не дойдет, - засмеялся Скачков. Достал спортивный костюм, который завез в деревню еще лет пять назад и который всегда висел на жердочке за печью. Костюм на животе туго натянулся, точно усох за эти годы.

"Надо бы заняться бегом", - подумал Скачков, оглядывая свое пополневшее тело. В сенцах обул немного жестковатые ботинки, тоже давние. Вышел со двора и в конце улицы свернул на чуть приметную дорогу, которая вела к озеру. Оно узкой лентой блестело под самым лесом.

Еще давно, лет десять или больше тому назад, из длинного, заросшего рогозом и осокой болота спустили воду, выскребли бульдозером торф и ил. Торф долго вывозили на поля, но немало его и осталось - целые горы на берегу, со временем они взялись густым дерном, и на них теперь любят загорать студенты, приезжающие на каникулы в деревню. Сейчас здесь никого не было. Навстречу попался лишь паренек на велосипеде с привязанной к раме косою. Его голову облепили длинные мокрые волосы. Наверное, после косьбы заехал на озеро искупаться и теперь рулил домой.

Скачков поднялся на первый же взгорок. Макушку его так утоптали, что на ней и трава уже не росла. Озеро выгибалось узкой полосой среди, казалось, гористых берегов. У их подножия кое-где застыли купки тростника, разрослась осока. В другом конце озера, под самым лесом, чернела на берегу фигура одинокого человека. Скачков сбежал со взгорка и направился в ту сторону.

Человек был в выгоревшей, почти белой на спине, рубашке в клеточку, в кепке, надвинутой на глаза. Из-под козырька торчал заостренным клином острый нос. Все лицо заросло густой черной щетиной. Человек внимательно смотрел перед собой, на воду. Поплавок давно прибило к берегу, к самой осоке. Рядом с рыбаком стояла погнутая жестяная банка, - видать, для червяков.

Трудно было узнать в этом человеке Алесича, каким тот был когда-то. Скачков прошел мимо, надеясь, что Алесич узнает его и окликнет, если только это действительно он, Алесич. Но человек не пошевелился. Скачков дошел до конца озера и больше никого не встретил. Теперь он не сомневался, что тот носатый и есть Алесич. Вернулся к нему, остановился в двух шагах:

- Не ловится рыбка?

- А-а, Валерий Михайлович, - мельком глянул из-под козырька кепки Алесич и снова уставился в только ему одному известную точку.

- Не клюет, говорю?

- Нет.

- Чего же тогда здесь сидеть?

- Может, клюнет... - Алесич уже более пристально посмотрел на Скачкова запавшими глазами, ощупал лежавший у него за спиной ватник, достал из-под него неоткупоренную поллитровку. - По капле за встречу, а? Только стакана нет...

- А может, не будем откупоривать?

- За встречу надо. Все равно не клюет.

- А если бы клевало? - Скачков не понял, при чем здесь рыба.

- Тогда я давно бы наклевался. Я сказал себе, что буду пить лишь после того, как клюнет. Как сказал, рыба перестала клевать. А раньше клевала хорошо. А то сразу. Жена не хочет, чтобы я пил, мать не хочет, теперь и рыба, - засмеялся Алесич, показывая редкие зубы. - Позавчера ни одна не клюнула. Осталась полная бутылка. Что делать? Домой нести? Не в моих правилах! Выпить? За один раз для меня много. Домой не доползу. Со злости швырнул вон туда, где осока. Там как раз караси разыгрались. Не хотите, чтобы я пил, сами пейте. Потом, пока не стемнело, шлепал по воде, искал бутылку. Так и не нашел. Затянуло где-то илом. Вчера, правда, повезло. Клюнула. Да с самого утра. Только удочку забросил - и готово. Ну и глотнул. А после уже и не глядел, клюет или нет... А сегодня опять тихо. Хорошо, что вы подошли. - Он откупорил бутылку, подал Скачкову: - Пару глотков...

Скачков взял из рук Алесича бутылку, отпил немного вонючей теплой водки.

- Закусите, - подал Алесич несколько зеленых перьев лука. Выпил сам, закрыл бутылку и снова сунул ее под ватник.

- В отпуске? - Скачков незаметно выкинул закуску.

Алесич помолчал, глядя на воду, в ту же известную одному ему точку, потом с неожиданной душевностью признался:

- Не хочется, Валерий Михайлович, ни работать, ни отдыхать.

- Не понимаю, - подсел к Алесичу Скачков. - Чтоб живому человеку ничего не хотелось...

- Нечем жить, - сказал так просто, как говорят о чем-то глубоко пережитом и хорошо продуманном.

И все же Скачков не поверил ему. Еще недавно он сам, Скачков, говорил что-то похожее своему преемнику. Так он же, считай, жизнь прожил, достиг в этой жизни такой высоты, какой не каждому удается достигнуть. А Алесич, если разобраться, ничего же не видел, ему много чего должно хотеться.

- Как нечем жить? А работа? Семья?

- В семью не верю... Семья, когда все идет ладом, когда все держится на доверии, уважении, поддержке. А если только общая газовая плита да, извините, общий сортир, это не семья.

Уловив в словах Алесича игривые нотки, Скачков засмеялся, сказал будто шутя:

- Знаешь, Иван, как это называется? Капитуляция. Капитуляция перед жизнью. Если мы все из-за бутылки света белого не станем видеть, то нам хана. Деградируем. А тем временем женщины завоюют мир.

- Они и так нас на задний план... Только хорохоримся, что мы то да се, а на деле давно танцуем под их дудку. А кто не хочет танцевать, того выгоняют из дома и подыскивают себе более послушного танцора. Нам остается только одно... - Алесич опять достал бутылку. - Может, еще по глотку?