Юрий Герман - Один год

Лапшин, скрипя сапогами, проводил ее до лестницы и крикнул вниз, чтобы выпустили без пропуска. Возвращаясь по коридору назад, он чувствовал себя совсем здоровым, словно и не было того проклятого припадка и мучительного дня потом, когда непрерывно трещал телефон и все спрашивали о здоровье, будто он и впрямь собирался помирать.

Плотно закрыв за собой дверь, Лапшин подвинул к себе бумаги и начал читать, подчеркивая толстым красным карандашом то, что казалось ему существенным. Так в тишине, сосредоточенно читая и раздумывая, он просидел часа два. Осторожно звякнул телефон, Иван Михайлович, продолжая читать, снял трубку и, прижав ее плечом к уху, сказал:

- Лапшин слушает.

Трубка молчала, но кто-то дышал там на другом конце провода.

- Слушаю! - повторил Иван Михайлович.

- Пистолет вам вернули? - спросил знакомый, чуть сипловатый голос.

- Ты моим пистолетом, Жмакин, чернильницу у дежурного разбил, произнес Лапшин.

- Дело небольшое.

- Большое или небольшое, а факт, что разбил. Пришел бы, Жмакин, а?

- Зачтете как явку с повинной и дадите полную катушку?

- Разберемся.

- Нет уж, гражданин начальничек, спасибо.

- Как знаешь.

- А здоровье ничего? На поправку?

- Получше маленько, - сказал Лапшин.

- Между прочим, откуда вы знаете, что именно я пистолет кинул дежурному?

- А кто еще мог это сделать? - спросил Иван Михайлович. - Кто мог сначала у меня, у потерявшего сознание человека, украсть оружие, а потом психануть и кинуть его в дежурку? Кто у нас такой удивительно нервный?

- Психологически подходите, - сказал Жмакин. - Я бы на вашем месте, гражданин начальник, хоть благодарность мне вынес. Попортил я тогда с вами крови.

- Я с вашим братом больше попортил, - невесело усмехнулся Лапшин.

- Значит, баш на баш?

- Нет, Жмакин, это ты оставь.

- Тогда приветик.

- Ну что ж, приветик так приветик. Только пришел бы лучше, все равно возьмем.

- Это видно будет, - сказал Жмакин злобно. - Покуда возьмете, я еще пошумлю маленько, подпорчу кое-кому настроение. А выше вышки все равно наказания нету.

В трубке щелкнуло. Лапшин сморщился, длинно вздохнул и велел себе больше не думать о Жмакине до времени, до того, когда думать понадобится. О неприятном разговоре с Занадворовым в кабинете начальника он тоже больше не вспоминал, шелуху и дрязги жизни он умел отсекать от себя напрочь, чтобы вздор не мешал работе. И работа спорилась нынче, и все было ловко ему и удобно: и перо, которым он писал, и кресло, и телефонная трубка, которую он прижимал к уху плечом, и погожий зимний день за огромным окном. И когда он по своему обыкновению каждый час или два обходил бригаду, всем было тоже ловко, удобно и приятно глядеть в его зоркие ярко-голубые глаза, слушать его гудящий бас и безусловно во всем всегда с радостью подчиняться ему - самому умному, самому взрослому, самому смелому из всех работающих в бригаде. А общее доверие к нему пробуждало в нем еще какие-то новые силы, придавало четкость мыслям, стройность схемам, которые он набрасывал, разрабатывая то или иное дело, направляя внимание не на частности, а на главное, на самое существенное в готовящейся крупной операции.

Товарищ Хмелянский

И все-таки надо было жить. Надо было где-то ночевать и не слишком мозолить глаза всяким Лапшиным, Бочковым, Окошкиным и Побужинским. Надо было с кем-то разговаривать и радоваться, что опять в этом огромном городе, и что никакие пути не заказаны, и что сам себе хозяин. Надо было непременно найти старых друзей, ведь не все же они сидят.

Жмакин разыскал Хмелю.

Хмеля жил на Старо-Невском, в доме, что выходит одной стеной на Полтавскую, и Жмакину пришлось излазить не одну лестницу, пока он нашел нужную квартиру. Он приехал днем, и, по его предположениям, Хмеля должен был быть дома; но Хмеля был на работе, и на его комнате висел маленький замочек. Пришлось приехать во второй раз вечером. Дверь из Хмелиной комнаты выходила в коридор, и матовое в мелких пупырышках дверное стекло теперь уютно светилось. Томные звуки гитары доносились из-за двери.

Жмакин постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Странное зрелище предстало перед его глазами: в комнате, убранной с женской аккуратностью, на кровати, покрытой пикейным одеялом, полулежал высокий очкастый Хмеля и, зажав зубами папиросу, не глядя на струны, играл печальную мелодию.

- Старому другу! - сказал Жмакин.

- Здравствуйте, - видимо не узнавая, ответил Хмеля и, прихватив струны ладонью, положил гитару на подушку, но не встал.

- Не узнаешь?

- Узнаю, - нехотя сказал Хмеля и поднялся. Лицо его не выражало никакой радости. Он даже не предложил Жмакину снять пальто.

- Сесть-то можно? - спросил Жмакин.

- Отчего же, садись.

Жмакин сел, усмехаясь от неловкости и оттого, что надо было хоть усмехнуться, что ли. По стенам висели фотографии. На столе стопкой лежали книги, и в шкафчике виднелась банка с какао "Золотой ярлык".

- Культурненько живешь, - сказал Жмакин, - форменный красный уголок, да еще и с какао. Интересно!

- Ничего интересного, - сказал Хмеля, покашливая.

Он не садился - стоял столбом посредине комнаты.

- Может, поговоришь со мной? - спросил Жмакин. - Как-никак, давно не видались. То ты сидел, то я. Раньше встречались не так...

- Да, не так, - согласился Хмеля, - это верно.

Лицо его ничего не выражало, кроме скуки.

Тогда Жмакин, сдерживая начинающийся припадок бешенства, предложил выпить. Водка у него была с собой в кармане и закуска тоже - коробка сардин.

Они сели за стол, покрытый скатертью, вышитой васильками, и налили водку в два стакана. Хмеля пил по-прежнему - ловко и быстро, и по-прежнему лицо его не менялось от водки.

- Значит, работаешь? - спросил Жмакин.

- Выходит, так.

- А у меня дельце есть.

- Хорошее?

Жмакин улыбнулся. Значит, работа у Хмеля работой, а дельцем все-таки заинтересовался? Недаром смотрит в упор.

- Какое же дельце? - спросил Хмеля, покашливая и наливая водку.

- Складишко один надо взять небольшой, - врал Жмакин. - Шоколад ящики, марочные вина есть, коньяки дорогие, консервы, разная хурда-мурда. На продажу не потянет, а для себя пригодится, день рождения справить или красиво к девушке пойти, не с пустыми руками. Дельце чистое, сторожа не держат, опасности никакой. Сделали?

- Нет, не сделали, - ответил Хмеля, словно не замечая протянутой руки. - Ты ж, Алешка, карманник, щипач, для чего тебе соцсобственность брать?

- За мою жизнь тревожишься?

- Э, да брось, Жмакин!

- С чего мне бросать! Или ты мне зарплаты будешь платить?

- Да что, Псих, нам с тобой говорить, - лениво произнес Хмеля, - для чего?

- Хмеля! - предостерегающе, почти грозно сказал Жмакин. - Эй, Хмеля! он поставил стакан. - Продаешь?

Хмеля молчал. Несколько секунд Жмакин внимательно его оглядывал, потом осведомился: