Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

- Так.

В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения читать книги и, получив его, тихо сказал:

- Покорно благодарю!

За книгами он стал еще более незаметен. Никогда не спрашивал ни о чем, что не касалось его обязанностей, и лишь на второй или третий день, после того как устроился в углу, робко осведомился:

- Клим Иванович - позвольте узнать: революция кончилась?

Вопрос был так неожидан, что Самгин, удивленно взглянув на юношу, повторил последнее слово:

- Кончилась. Но затем спросил:

- Почему тебя интересует это?

- Так... просто, - не сразу ответил Миша и, опустив голову, добавил, потише, оправдываясь: - Все интересуются.

Самгин подумал, что парень глуп, и забыл об этом случае, слишком ничтожном для того, чтобы помнить о нем. Действительность усердно воспитывала привычку забывать о фактах, несравненно более крупных. Звеньями бесконечной цепи следуя одно за другим, события все сильнее толкали время вперед, и оно, точно под гору катясь, изживалось быстро, незаметно.

Газеты почти ежедневно сообщали об экспроприациях, арестах, военно-полевых судах, о повешенных "налетчиках". Правительство прекращало издание сатирических журналов, закрывало газеты; организации монархистов начинали действовать всё более определенно террористически, реакция, принимая характер мстительного, слепого бешенства, вызывала не менее бешеное, но уже явно слабеющее сопротивление ей. Все это Самгин видел, понимал, и - в те часы, когда он слышал, читал об этом, - это угнетало его. Но он незаметно убедил себя, что события уже утратили свой революционный смысл и создаются силою инерции. Они приняли характер "сухой грозы", молнии и грома очень много, а дождя - нет. В то же время, наблюдая жизнь города, он убеждался, что процесс "успокоения", как туман, поднимается снизу, от земли, и что туман этот становится все гуще, плотнее. Особенно легко забывалось о действительности во время бесед с Мариной. Когда он спросил ее, что она думает по поводу экспроприации? - она ответила, разглядывая ногти свои:

- Не понимаю. Может быть, это - признак, что уже "кончен бой" и начали действовать мародеры, а возможно, что революция еще не истратила всех своих сил. Тебе - лучше знать, - заключила она, улыбаясь.

- Ты как будто сожалеешь о том, что кончен бой? - спросил Самгин; она не ответила, заговорив о другом:

- Слушай-ко, явился молодой Турчанинов, надобно его утвердить в правах наследства на Отрадное и ввести во владение, - чувствуешь? Я похлопочу, чтоб в суде шевелились быстро. Лидия, кажется, решила купить имение.

Посмеиваясь, состригая заусеницу на мизинце, она говорила немножко в нос, подражая Лидии:

- У нее - новая идея: надобно, видишь ли, восстановлять культурные хозяйства, фермеров надобно разводить, - в "согласии с политикой Столыпина.

Постучав по лбу пальцем, как это делают, когда хотят без слов сказать, что человек - глуп, Марина продолжала своим голосом, сочно и лениво:

- Женщины, говорит, должны принимать участие в жизни страны как хозяйки, а не как революционерки. Русские бабы обязаны быть особенно консервативными, потому что в России мужчина - фантазер, мечтатель.

Это было дома у Марины, в ее маленькой, уютной комнатке. Дверь на террасу - открыта, теплый ветер тихонько перебирал листья деревьев в саду; мелкие белые облака паслись в небе, поглаживая луну, никель самовара на столе казался голубым, серые бабочки трепетали и гибли над огнем, шелестели на розовом абажуре лампы. Марина - в широчайшем белом капоте, - в широких его рукавах сверкают голые, сильные руки. Когда он пришел - она извинилась:

- Прости, что я так, по-домашнему, - жарко мне! Толста немножко... Она провела руками по груди, по бедрам, и этот жест, откровенно кокетливый, гордый, заставил Самгина сказать с невольным восхищением:

- До чего ты красива!

- Разве? Смотри, не влюбись!

- А - нельзя?

- Можно, да - не надо, - сказала она удивительно просто и этим вызвала у него лирическое настроение, - с этим настроением он и слушал ее.

- Недавно я говорю ей: "Чего ты, Лидия, сохнешь? Выходила бы замуж, вот - за Самгина вышла бы". - "Я, говорит, могу выйти только за дворянина, а подходящего - нет". Подходящий - это такой, видишь ли, который не забыл исторической роли дворянства и верен триаде: православие, самодержавие, народность. Ну, я ей сказала: "Милая, ведь эдакому-то около ста лет!" Рассердилась.

Самгину хотелось спросить ее о многом, но он спросил:

- Что такое Безбедов?

Выбирая печенье из вазы, она взглянула на него, немножко прищурясь, и медленно, неохотно ответила:

- Сам видишь: миру служить - не хочет, себе - не умеет. - И тотчас же продолжала, но уже поспешно, как бы желая сгладить эти слова:

- Смешной. Выдумал, что голуби его - самые лучшие в городе; врет, что какие-то премии получил за них, а премии получил трактирщик Блинов. Старые охотники говорят, что голубятник он плохой и птицу только портит. Считает себя свободным человеком. Оно, пожалуй, так и есть, если понимать свободу как бесцельность. Вообще же он - не глуп. Но я думаю, что кончит плохо...

Слушая плавную речь ее, Самгин привычно испытывал зависть, - хорошо говорит она - просто, ярко. У него же слова - серые и беспокойные, как вот эти бабочки над лампой. А она снова говорила о Лидии, но уже мелочно, придирчиво - о том, как неумело одевается Лидия, как плохо понимает прочитанные книги, неумело правит кружком "взыскующих града". И вдруг сказала:

- Люди интеллигентного чина делятся на два типа: одни - качаются, точно маятники, другие - кружатся, как стрелки циферблата, будто бы показывая утро, полдень, вечер, полночь. А ведь время-то не в их воле! Силою воображения можно изменить представление о мире, а сущность-то - не изменишь.

Связи между этими словами и тем, что она говорила о Лидии, Самгин не уловил, но слова эти как бы поставили пред дверью, которую он не умел открыть, и - вот она сама открывается. Он молчал, ожидая, что сейчас Марина заговорит о себе, о своей вере, мироощущении.

- Рабочие хотят взять фабрики, крестьяне - землю, интеллигентам хочется власти, - говорила она, перебирая пальцами кружево на груди. - Все это, конечно, и нужно и будет, но ведь таких, как ты, - удовлетворит ли это?

Самгин промолчал, рассматривая на огонь вино в старинной хрустальной рюмке, - вино золотистое, как ее глаза. В вопросе Марины он почувствовал что-то опасное для себя, задумался: что? И вдруг понял, что если он сегодня, здесь заговорит о себе, - он скажет что-то похожее на слова, сказанные ею о Безбедове. Это очень неприятно удивило его, и, прихлебывая вино, он повторил про себя: "Миру служить - не хочет, себе - не умеет", "свобода - бесцельность". Поправив очки, он внимательно, недоверчиво посмотрел на нее, но она все расправляла кружева, и лицо ее было спокойно, глаза задумчиво смотрели на мелькание бабочек, - потом она стала отгонять их, размахивая чайной салфеткой.