Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

Пришел Захарий - озабоченный, потный. Ястребов подбежал к нему, спрашивая торопливо:

- Ну, что, что?

- Взятку надобно дать, - устало сказал Захарий.

- Взяточку, - слышите, Аннушка? Взяточку просят, - с радостью воскликнул Ястребов. - Значит, дело в шляпе! - И, щелкнув пальцами, он засмеялся сконфуженно, немножко пискливо. Захарий взял его под руку и увел куда-то за дверь, а девица Обоимова, с неизменной улыбкой покачав головой, сказала Самгину:

- Все такие жадные, что даже стыдно иметь что-нибудь...

Самгин зашел к ней, чтоб передать письмо и посылку Марины. Приняв письмо, девица поцеловала его и все время, пока Самгин сидел, она держала письмо на груди, прижав его ладонью против сердца.

"Что значат эти подарки со стороны каких-то слабоумных людей?" размышлял Самгин.

Он был не очень уверен в своей профессиональной ловкости и проницательности, а после визита к девице Обоимовой у него явилось опасение, что Марина может скомпрометировать его, запутав в какое-нибудь темное дело. Он стал замечать, что, относясь к нему все более дружески, Марина вместе с тем постепенно ставит его в позицию служащего, редко советуясь с ним о делах. В конце концов он решил серьезно поговорить с нею обо всем, что смущало его.

К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в окна с улицы и в дверь с террасы;

в саду, под красноватым небом, неподвижно стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, спокойно, усмешливо:

- Если б столыпинскую реформочку ввели в шестьдесят первом году, ну, тогда, конечно, мы были бы далеко от того места, где стоим, а теперь - что будет? Зажиточному хозяину руки развязаны, он отойдет из общины в сторонку и оттуда даже с большим удобством начнет деревню сосать, а она - беднеть, хулиганить. Значит, милый друг, надобно фабричный котел расширять в расчете на миллионы дешевых рук. Вот чему революция-то учит! Я переписываюсь с одним англичанином, - в Канаде живет, сын приятеля супруга моего, - он очень хорошо видит, что надобно делать у нас...

- Дальнозорок, - сказал Самгин.

Подвинув ему стакан чаю, Марина вкусно засмеялась:

- Лидия - смешная! Проклинала Столыпина, а теперь - благословляет. Говорит: "Перестроимся по-английски; в центре - культурное хозяйство крупного помещика, а кругом - кольцо фермеров". Замечательно! В Англии - не была, рассуждает по романам, по картинкам.

Самгин уже привык верить ее чутью действительности, всегда внимательно прислушивался к ее суждениям о политике, но в этот час политика мешала ему.

- Прости, я перебиваю тебя, - сказал он.

- Что за церемонии?

- Что такое эта старушка Обоимова? Марина подняла брови, глаза ее смеялись.

- Чем это она заинтересовала тебя?

- Нет, - серьезно! - сказал Самгин. - Она и этот ее...

- Ястребов?

- Показались мне слабоумными...

- Ну, это - слишком! - возразила Марина, прикрыв глаза. - Она сентиментальная старая дева, очень несчастная, влюблена в меня, а он ничтожество, лентяй. И враль - выдумал, что он художник, учитель и богат, а был таксатором, уволен за взятки, судился. Картинки он малюет, это верно.

Она вдруг замолчала и, вскинув голову, глядя в упор в лицо Самгина, сказала, блеснув глазами:

- Впрочем, я чувствую, что ты смущен, и, кажется, понимаю, чем смущен.

Ресницы ее дрожали, и казалось, что зрачки искрятся, голос ее стал ниже, внушительней; помешивая ложкой чай, она усмехнулась небрежно и неприятно, говоря:

- Ну, что ж? Очевидно - пришел час разоблачить тайны и загадки.

Помолчав, глядя через голову Самгина, она спросила:

- Ты "Размышления Якова Тобольского", иначе - Уральца, не читал? Помнишь, - рукопись, которую в Самаре купил. Не читал? Ну - конечно. Возьми, прочитан! Сам-то Уралец размышляет плохо, но он изложил учение Татариновой, - была такая монтанка, основательница секты купидонов...

- Не понимаю, какое отношение к моему вопросу, - сердито начал Самгин, но Марина сказала:

- Вот и поймешь.

- Что?

- Что я - тоже монтанка.

Самгин долго, тщательно выбирал папироску и, раскуривая ее, определял, - как назвать чувство, которое он испытывает? А Марина продолжала все так же небрежно и неохотно:

- Монтане - это не совсем правильно, Монтан тут ни при чем; люди моих воззрений называют себя - духовными...

"Сектантка? - соображал Самгин. - Это похоже на правду. Чего-то в этом роде я и должен был ждать от нее". Но он понял, что испытывает чувство досады, разочарования и что ждал от Марины вовсе не этого. Ему понадобилось некоторое усилие для того, чтоб спросить:

- Значит, ты... член сектантской организации?

- Я - кормщица корабля.

Она сказала это очень просто и как будто не гордясь своим чином, затем - продолжала с обидным равнодушием:

- Попы, но невежеству своему, зовут кормщиков - христами, кормщиц богородицами. А организация, - как ты сказал, - есть церковь, и немалая, живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, - покамест, до времени...

Пододвигая Самгину вазу с вареньем, а другою рукой придерживая ворот капота, она широко улыбнулась:

- Ой, как ты смешно мигаешь! И лицо вытянулось. Удивлен? Но - что же ты, милый друг, думал обо мне?

Правая рука ее была обнажена по локоть, левая - почти до плеча. Капот как будто сползал с нее. Самгин, глядя на дымок папиросы, сказал, не скрывая сожаления:

- Согласись, что это - неожиданно для меня. И вообще - крайне странно!

- Ну, разумеется! - откликнулась она. - Проще было бы, если б оказалось, что я содержу тайный дом свиданий...

- Понятней для меня ты не стала, - пробормотал Самгин с досадой, но и с печалью. - Такая умная, красивая. Подавляюще красивая...

Говоря, он не смотрел на нее, но знал, что ее глаза блестят иронически.

- Даже - подавляю? - спросила она. - Вот как?.. - И внушительно произнесла:

- "Сократы, Зеноны и Диогены могут быть уродами, а служителям культа подобает красота и величие", - знаешь, кто сказал это?

- Нет, - ответил Самгин, оглядываясь, - все вокруг как будто изменилось, потемнело, сдвинулось теснее, а Марина - выросла. Она спрашивала его, точно ученика, что он читал по истории мистических сект, по истории церкви? Его отрицательные ответы смешили ее.

- Может быть, читал хоть роман Мельникова "На горах"?

- "В лесах" - читал.

- Ну, это - хорошо, что "На горах" не читают; там автор писал о том, чего не видел, и наплел чепухи. Все-таки - прочитай.

- Чепуху? - спросил Самгин.

- Знать надобно все, тогда, может быть, что-нибудь узнаешь, - сказала она, смеясь.

Этот смех, вообще - неуместный, задевал в Самгине его чувство собственного достоинства, возбуждал желание спорить с нею, даже резко спорить, но воле к сопротивлению мешали грустные мысли: