Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

"Она очень свободно открывает себя предо мною. Я - ничего не мог сказать ей о себе, потому что ничего не утверждаю. Она - что-то утверждает. Утверждает - нелепость. Возможно, что она обманывает себя сознательно, для того чтоб не видеть бессмыслицы. Ради самозащиты против мелкого беса..."

У нее распустилась прическа, прядь волос упала на плечо и грудь, Марина говорила вполголоса:

- Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину материи, направил в нее злую похоть свою, отчего и родился сын в образе змея. Это есть - Ум, он же - Ложь и Христос, от него все зло мира и смерть. Так учили они...

"Это, конечно, мистическая чепуха, - думал Самгин, разглядывая Марину исподлобья, сквозь стекла очков. - Не может быть, чтоб она верила в это".

- И радость - радения о Духе - была убита умом...

- Радение? - спросил Самгин. - Это - кажется, нечто вроде афинских ночей или черной мессы?

- Грязная выдумка попов, - спокойно ответила Марина, но тотчас же заговорила полупрезрительно, резко:

- До чего вы, интеллигенты, невежественны и легковерны во всем, что касается духа народа! И сколько впитано вами церковного яда... и - ты, Клим Иванович! Сам жаловался, что живешь в чужих мыслях, угнетен ими...

Нахмурясь, Самгин сказал:

- Не помню... сомневаюсь, чтоб я жаловался! Но если и так, то ведь и ты не можешь сказать, что живешь своими мыслями...

- Почему - не могу? - спросила она, усмехаясь. - Какие у тебя основания утверждать, что - не могу? Разве ты знаешь, что прочитано, что выдумано мною? А кроме того: прочитать - еще не значит поверить и принять...

Она как-то воинственно встряхнулась, забросила волосы за плечо и сказала весьма решительно:

- Ну - довольно! Я тебе покаялась, исповедовалась, теперь ты знаешь, кто я. Уж разреши просить, чтобы все это - между нами. В скромность, осторожность твою я, разумеется, верю, знаю, что ты - конспиратор, умеешь молчать и о себе и о других. Но - не проговорись как-нибудь случайно Валентину, Лидии.

Несколько секунд она молчала, закрыв глаза, - Самгин успел пробормотать:

- Предупреждение совершенно излишне...

- Годится, на всякий случай, - сухо откликнулась она. - Теперь - о делах Коптева, Обоимовой. Предупреждаю: дела такие будут повторяться. Каждый член нашей общины должен, посмертно или при жизни, - это в его воле, - сдавать свое имущество общине. Брат Обоимовой был член нашей общины, она - из другой, но недавно ее корабль соединился с моим. Вот и всё... Самгин, подумав, сказал:

- Мне остается поблагодарить тебя за доверие. - И неожиданно для себя прибавил: - У меня действительно были какие-то... мутные мысли!

- Если они исчезли, это - хорошо, - заметила Марина.

- Да, исчезли, - подтвердил он и, так как она молчала, прихлебывая чай, сказал недоуменно: - Ты не обидишься, если я скажу... повторю, что все-таки трудно понять, как ты, умница такая...

Марина не дала ему договорить, - поставив чашку на блюдце, она сжала пальцы рук в кулак, лицо ее густо покраснело, и, потрясая кулаком, она проговорила глуховатым голосом:

- Я ненавижу поповское православие, мой ум направлен на слияние всех наших общин - и сродных им - в одну. Я - христианство не люблю, - вот что! Если б люди твоей... касты, что ли, могли понять, что такое христианство, понять его воздействие на силу воли...

Самгин, не вслушиваясь в ее слова, смотрел на ее лицо, - оно не стало менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно сверкали глаза, дрожали губы, выбрасывая приглушенные слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд. Марина, разняв руки, уже улыбалась, хотя губы еще дрожали.

- Вот как рассердил ты меня! - сказала она, оправляя кружева на груди.

Самгин сочувственно улыбнулся, не находя, что сказать, и через несколько минут, прощаясь с нею, ощутил желание поцеловать ей руку, чего никогда не делал. Он не мог себе представить, что эта женщина, равнодушная к действительности, способна ненавидеть что-то.

"Вот как? - оглушенно думал он, идя домой, осторожно спускаясь по темной, скупо освещенной улице от фонаря к фонарю. - Но если она ненавидит, значит - верит, а не забавляется словами, не обманывает себя надуманно. Замечал я в ней что-нибудь искусственное?" - спросил он себя и ответил отрицательно.

Все, что он слышал, было совершенно незначительно в сравнении с тем, что он видел. Цену слов он знал и не мог ценить ее слова выше других, но в памяти его глубоко отчеканилось ее жутковатое лицо и горячий, страстный блеск золотистых глаз.

"Да, она объяснила себя, но - не стала понятней, нет! Она объяснила свое поведение, но не противоречие между ее умом и... верованиями".

Недели две он жил под впечатлением этого неожиданного открытия. Казалось, что Марина относится к нему суше, сдержаннее, но как будто еще заботливей, чем раньше. Не назойливо, мимоходом, она справлялась, доволен ли он работой Миши, подарила ему отличный книжный шкаф, снова спросила: не мешает ли ему Безбедов?

Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стад молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил:

- Подожгу флигель, - к чорту все!

- Предупредите меня об этом за день, чтоб я успел выехать из квартиры, - серьезно и не глядя на него сказал Самгин, - голубятник помолчал и так же серьезно. прохрипел:

- Ладно.

Вслед за тем его взорвало:

- Р-россия, чорт ее возьми! - хрипел он, задыхаясь. - Везде - воры и чиновники! Служащие. Кому служат? Сатане, что ли? Сатана - тоже чиновник.

Самгин пил кофе, читая газету, не следил за глупостями неприятного гостя, но тот вдруг заговорил тише ч как будто разумнее:

- Этот парижский пижон, Турчанинов, правильно сказал: "Для человека необходима отвлекающая точка". Бог, что ли, музыка, игра в карты...

Посмотрев на него через газету, Самгин сказал:

- А - голуби?

- А голубям - башки свернуть. Зажарить. Нет, - в самом деле, - угрюмо продолжал Безбедов. - До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или - все равно - полем, ночь, темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки. Кругом - чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и... вообще - деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да - чорт с ней - пусть и не существует, а выдумано, вот - чертей выдумали, а верят, что они есть.

Он шумно встал и ушел. Болтовня его не оставила следа в памяти Самгина.