Константин Бальмонт - Из несобранного

А кругом леса шумят, растут, густые, поднимают весенний гул, бросают в воздух многослитность голосов, звериных, и дьявольских, и безымянных, существующих одно лишь мгновенье, но единым всплеском звуковым касающихся сразу до всех отзывных струн души, леса говорят, лес растет от земли до неба, и звучно поют о нем слепцы.

1904

Последний привет с границы Мексики. Вчера вечером приехал в этот первый американский город, бывший когда-то испанским. Первое впечатление от Америки - самое живительное. Мне кажется, что я погрузился в веселящие воды нарзана. Бодрые, веселые лица кругом, ощущение свободы, звуки музыки, свист паровозов, кипение жизни - все что угодно, вплоть до маскарада Армии Спасения. Некоторые улицы Эль-Пасо напоминают набережную Ялты, другие шумные улицы большого европейского города, третьи - совершенно деревенские. Мелькают лица негров, метисов, китайцев. За сутки здесь я слышал больше музыки, чем за полгода в Мексике…

Я, наконец, в царстве колибри - в парке Золотых Ворот, находящемся в окрестностях Сан-Франциско, я видел их целое множество. Здесь торжество птиц и растений перед громадою Тихого океана. Приехав сюда из Мексики, я сделал одно из самых красивых путешествий. Я проехал часть Техаса, Новой Мексики, Аризоны. Горы Аризоны - одна из самых загадочных и прекрасных сказок…

Вот уже около недели, как я опять плыву по голубой Атлантике, но теперь с каждым новым часом я приближаюсь к родным местам, к близким людям…

Через три дня я буду в Charing Crocc'ioaea, и в National Gallery, и на Regent Street, и в Hyde Park'е. Невероятно - и так хорошо. Как я люблю Англию и англичан! Это - моя душа. Я потому и возмущаюсь на американцев, что они представляют из себя карикатуру англичан. Американцы - это противная смесь британца, немца, бельгийца, швейцарца и еще черт знает чего…

Мне хотелось бы написать подробно о моих впечатлениях от Америки и американцев, но, кажется, я не в состоянии. Слишком не полны и беглы были впечатления, и я не могу на них с точностью полагаться. Могу сказать только, что наши книжные, с детства составленные представления об этой стране и людях вполне верные, с одним только исключением: в Америке до мучительности мало личной свободы, и в Америке вовсе нет тех кошмарных подавляющих городов, которые мы себе рисуем. Кто видел Лондон и Барселону, того не удивишь Нью-Йорком. Кто видел хотя бы Берлин и Антверпен, в том Чикаго может лишь вызвать презрение. Американцы - хорошие работники, они добродушны, они честны и в денежных счетах не мелочны. Но они грубы, безвкусны, безграмотны, они воплощение материальности, они каждую минуту делают дела, они торопливые марионетки, занятые однообразным изготовлением долларов. Образец их отношения к литературе и искусству может быть иллюстрирован двумя-тремя маленькими примерами. В Чикаго музей изящных искусств состоит почти сплошь из больших слепков с тех скульптурных оригиналов, которые мы знаем в Британском музее, в Лувре и других европейских или неевропейских музеях. Эти копии перемешаны с оригиналами. О, гнусная смесь педагогии и низости! Это как если бы на всех базарах продавали восковые куклы Кальдерона и Шелли и глиняные изображения гималайских высот. В Сан-Франциско после долгих исканий я нашел лишь два книжные магазина. В одном вместе с новыми книгами продавались подержанные, все умеренного достоинства. Другой назывался теософским, но в действительности был спиритическим, или "спиритуалистическим", как конфузливо сообщил мне хозяин в ответ на мое сдержанное негодование, что у него ничего нет по теософии. В этом спиритическом, или спиритуалистическом, магазине я мог купить лишь одну интересную книгу и несколько брошюрок, зато купил хороший клей, чернила, мог бы, кажется, еще приобрести ремни для чемодана. В Нью-Йорке я не нашел ни одного книжного магазина, изъездив и избегав этот огромный город из конца в конец много раз. Конечно, в нем есть книжные магазины, но, я говорю, они теряются. Сапожных лавок я помню множество, также фруктовых магазинов и дрянных ресторанов. Что касается книг, они боязливо укрываются где-то.

Но Нью-Йорк все же прекрасен. Broad Way, которую любил и Уитмен, и Эдгар По, полна жизни. Я существовал как раз на ней, в хорошем отеле New Сadillac, в комнатенке, окно которой выходило на какую-то вновь воздвигающуюся гигантскую постройку. Главный парк Нью-Йорка очарователен. Он далеко не так велик и роскошен, как парк Золотых Ворот в Сан-Франциско, составленный из самых царственных, экзотических растений, возлюбивших почву и воздух Калифорнии. Но зато он уютнее, интимнее, в нем нет помпы и блеска хвалебной оды, но есть светлая лирика, есть нежность элегии. К нему примыкает великолепный музей, в котором я наслаждался прекрасными созданиями египетской и эллинской фантазии и был изумлен сходством Кипра и Мексики-Майи в области глиняных ваз и терракотовых фигурок. В нем есть также превосходная коллекция музыкальных инструментов всего мира, которой я был весьма импрессионирован. Особенно сильное впечатление произвели на меня индусский струнный инструмент - вина, грациозная и воздушная, как сон в апрельское утро,- перуанская скрипка, струны которой натянуты на человеческий череп, покрытый волосами,- голова мумии,- и свирели из человеческих костей. В музее Нью-Йорка я, к счастию, не нашел также достопримечательного шкафа раритетов, который, видимо, составляет гордость музея в Сан-Франциско: там, наряду с разными подлинными обломочками того-сего из Египта, есть кусочек дома, в котором родился Шекспир, кусочек стула, на котором сидел какой-то знаменитый француз, и (tres chic!) кусочек Храма царя Соломона. Я удивился, что там не было кусочка Ноева ковчега и белокурого локона вероломной, но пленительной Евы. Но, верно, еще будет. Американцы не любят препятствий. Стоит поискать - найдешь.

Что еще мне понравилось в Нью-Йорке, это множество красноцветных красивых домов в английском стиле, совсем как в Лондоне, и воздушная железная дорога, проходящая над улицами таким образом, что ты иногда мчишься над уровнем крыш или на высоком, высоком воздушном мосту - вольно, просторно, сердце радостно сжимается.