Владислав Титов - Всем смертям назло

А в одном окне в эту ночь до утра не погас свет. Человек хотел жить. Страстно, до боли, до отчаяния. Жить не бездеятельным наблюдателем, а участником жизни, ее творцом, хозяином. Человек вел трудный бой с самим собой, со своим увечьем. Жестокий, беспощадный бой…

Проснувшись утром, Таня не обнаружила Сергея в постели. Тихонько позвала:

— Сережа, — и увидела его.

Сергей спал, неловко склонив голову на стол, согнувшись на стуле, по-детски подобрав под себя ноги. Внизу, на полу, белела раскрытая тетрадь. Лист бумаги был исчеркан неумелыми кривыми линиями и походил на рисунок ребенка, впервые взявшего в руки непослушный, неловкий инструмент взрослых.

"Не получилось… — обо всем догадалась Таня. — И мне не сказал. Не позвал на помощь".

— Сережа! — позвала она. — Перейди на кровать, здесь неудобно…

Сергей приподнял голову, виновато сказал:

— Ничего не получилось, Таня. Ни-че-го… Хотел обрадовать тебя, и вот… Даже надежды не осталось.

— Первые шаги всегда трудны. Разве ты надеялся, что все пойдет легко? Так не бывает. И ты сам себе прибавляешь трудностей. Замкнулся, стал молчалив… Почему тебе не хочется выйти на улицу, сходить в кино, встретиться с друзьями? Или собираешься жить затворником? Один на один со своими думами?

Сергей давно ждал этого вопроса. Ждал и боялся. Боялся даже самому себе признаться в том, что он стыдится своей физической неполноценности, как стыдятся наготы или уродства.

— Я боюсь, — глухо выдавил из себя Сергей.

— Чего? — удивилась Таня.

— Людей… Их любопытства, жалости… Некоторые будут думать: "И зачем путается под ногами?" Есть такие, слышал… Да еще хвастаются: "Вот если бы я! Знаешь, какой я отчаянный!.."

— Ой, Сережка, какой же ты глупый! Разве можно так, за здорово живешь, всех под одну гребенку!.. Услышал какого-то дурака, сам делаешь глупые выводы. Да сколько примеров и в жизни и в книгах, что сильные люди именно те, кто наперекор всему, даже самому страшному, продолжают бороться!

— Не надо, Танечка… И про Мересьева, и про Корчагина… Я не герой, я просто слабак, если не могу с собой сладить…

— А Егорыч! Ты забыл про него? Сережа, ну нельзя же так… Люди не звери, они все поймут.

— Лучше бы не понимали и не жалели. Затворником жить нельзя — это я знаю, но что делать, что делать?!

— Мама, а почему у дяди рукава пустые?

— Тише, дочка. Не кричи так громко. У дяди ручек нет.

— Почему нет, мама? У всех есть, а у него нет?

— Смотрите, девчонки, парень без обеих рук! Ой, молодой какой!.. Вот страшно!..

— Чего уставились-то, дикари! Горя человеческого не видели! Выпучили глаза!.. Ох и народ!

А он, втянув голову в плечи, неловко приседая на больную ногу, торопился вырваться из шумного потока улицы, скрыться от людских взглядов и слов, что, будто камни, летели ему в душу.

— Не обращай на них внимания, Сереж… Нельзя же так. И никто на нас не смотрит, это только так кажется с непривычки…

— Я чувствовал, я знал… — бессвязно повторял Сергей, увлекая жену в безлюдный переулок.

— Что ж, так и будем бегать от людей? — опустив голову, говорила Таня, когда они забежали в подъезд чужого дома.

— Не могу я, Таня. Мне не по себе. Хоть сквозь землю г. ровались. Понимаю, нельзя так, но ничего не могу поделать с собой. Кажется, вся улица остановилась и смотрит… В глазах жалость и страх, а я не хочу, не хочу, чтоб меня жалели или пугались!

— Да никто так и не думает! Ведь ты все это сам сочинил.

— Да ты посмотри в их глаза… яснее слов…

— Не все же так смотрят на тебя. А ротозеев всегда хватало!

— Идем домой, Таня. Меня будто избили ни за что… Хочется напиться… до беспамятства… забыть обо всем… Купи водки.

Таня стояла ошеломленная. Впервые за их совместную жизнь Сергей заговорил о выпивке. В больнице ее предупреждали, что Сергей станет пить, попытается залить свое горе водкой. Таня не верила. Знала — Сережка всегда питал отвращение к спиртному, да и не таков он. И вот… Новая беда, казалось, неотвратимо нависла над ним. Отказать ему в его просьбе она не могла и вместе с тем понимала, что в пьянстве, как и во всяком дурном деле, трудно сделать только первый шаг. Потом уже все пойдет само собой.

— Не пей, Сережа, — попыталась она отговорить его, — что хочешь делай, только не пей. Ты же понимаешь — это может погубить тебя.

— А чем мне дорожить в этой жизни? Что мне в ней осталось? Скажи, что? — зло выкрикнул Сергей.

Четвертинка водки, купленная в магазине, казалась Тане многопудовой гирей. Она шла по улице и прятала от прохожих глаза. "Сама несу в дом горе", — не выходило у нее из головы. "Погоди, узнаешь, бабонька!.." вспомнился торжествующий хохоток медсестры. "Господи, неужели это судьба? Неужели без нее, проклятой, и мой Сережка не обойдется?"

Выплеснув водку в кружку, Таня дрожащими руками под" несла ее к губам Сергея и затаила дыхание. Запрокинув голову и как-то болезненно сморщившись, Сергей сделал глоток, другой, поперхнулся и, стуча зубами о край кружки, с отвращением выпил водку.

Горькая влага опалила желудок, дурманом ударила в голову. "Сейчас будет хорошо!" — подумал Сергей и закрыл глаза. Стул под ним качнулся, и закружилась вся комната бешеной каруселью, "…у всех есть, а у него нет? Почему нет, мама? Почему?" — вдруг заплакал в ушах детский голосок. "Горе человеческое, горе, горе…" — бубнил мужской бас. "Водка погубит тебя, Сережа".

— Нет, это я гублю тебя! — ударился головой об стол Сергей. — Зачем я коверкаю твою жизнь? Приношу одни страдания. За что? За твою любовь, верность? Но я же не виноват. И кого тут винить? Что же ты молчишь, Таня? Ну почему меня насмерть не убило? Зачем мне такая жизнь? Пьяницей, подлецом я не хочу быть, не могу… Мне все противно… и моя жизнь… Но по какому праву, вдобавок к своим бедам, я гублю тебя?

— Ты пьян, Сергей, и говоришь глупости…

— Нет, я не пьян! Я только отчетливей понимаю свою вину перед тобой. Я живу и в этом перед всеми виноват. Мое место… живым я только мешаю… путаюсь под ногами, как жалкий трус…

— Не надо, Сергей, прошу тебя… перестань…

— Вместе с руками надо было резать и сердце. Что же мне делать с ним, если оно болит… невтерпеж?! И водка не помогает. Мало… Сходи купи еще. Я хочу напиться…

Ближайшей к дому точкой железнодорожного полотна был переезд. Сергей прикинул — идти до него не более пяти минут. Поезда ходят часто пассажирские, грузовые, маневровые…

Очень давно на том переезде поезд задавил человека. Перерезанный пополам труп лежал по обе стороны рельсов, а вокруг толпились любопытные. Студент Петров шел в парк на танцы и тоже присоединился к толпе. Когда мертвого по частям клали на носилки, кто-то громко вскрикнул, и мужской голос без тени сожаления бросил: