Мехти Гусейн - Утро

Но переводчик был верен своим господам. Он угодливо гнул перед следователем спину. 'Однако как ни старался, он с трудом улавливал смысл поставленных следователем вопросов, которые он должен был перевести Байраму, и вынужден был по нескольку раз переспрашивать. Это бесило следователя. И без того нервный и раздражительный, он поминутно пожимал плечами и порывисто откидывал назад голову. Сомневаться не приходилось - переводчик плохо понимал Байрама. Чисто азербайджанские народные слова он толковал по-своему и, вместо точного перевода показаний арестанта, нес всякую чепуху. Он плохо знал родной язык. В детстве учился в русской школе, не доучился и уехал в Стамбул получать образование и искать счастье в стране ислама. Из Турции он не привез ничего, кроме звучного модного псевдонима. Никто не знал ни настоящей фамилии этого человека, ни его имени.

Впрочем, и род занятий Ахмеда Саиль эфенди никому не был известен в точности. Он то преподавал в школе, то занимался журналистикой, а то и просто служил бухгалтером в конторе какого-нибудь фабриканта.

Именно о таких "ученых" невеждах в народе говорится: "Бойся недоучек". Зато Саиль эфенди очень легко менял свои взгляды. Они находились в прямой зависимости от положения, которое он занимал. Когда он преподавал в школе, то писал о необходимости просвещения и саркастически выступал против противников прогресса и культуры. Много раз потом вместе со своим журналистским пером он продавал издателю и свои убеждения.

Постоянство не было свойственно натуре этого человека. Ахмед Саиль эфенди не засиживался в одном месте и не состоял подолгу в одной партии. По возвращении из Турции он был иттихадистом*. Затем, когда вступил на поприще журналистики, он стал беспартийным, так как считал, что публицист должен быть вне политики, вернее, как он сам выражался, "стоять над политикой".

______________ * Иттихад (Единство) - буржуазно-помещичья партия.

Теперь он собирался примкнуть к кадетской партии. А пожелай только следователь рекомендовать его на постоянную государственную службу, Саиль эфенди верой и правдой стал бы служить государю.

Вот почему он старался изо всех сил и уже месяц терпел придирки следователя.

А следователь злился. Подумать только: столько времени возиться с неграмотным мусульманином - и ничего не добиться!.. Следователю иногда казалось, что если бы он имел возможность непосредственно разговаривать с арестованным, успех был бы куда большим...

Нужда в переводчике с азербайджанского появилась у следователя совсем недавно. До этого времени почти все, - кого закон преследовал за политическую деятельность, были русскими. А теперь понемногу стали попадаться и армяне, и азербайджанцы, и грузины. Это было Новостью в политической жизни Баку, и следователь, бесцеремонно разглядывая Байрама, кричал на Саиль эфенди:

- Всему виной красные... Разумеется, это они! Вот последствия их преступной агитации, их загадочного влияния. Раньше ничего подобного не бывало. Мне попадались мусульмане воры. Но революционеры?.. - Он пожимал плечами.

Лицо переводчика принимало скорбное выражение. А следователь все больше раздражался.

- Нет, мусульман революционеров, социал-демократов я еще не видел! отвечал он на собственный вопрос. И набрасывался снова на Байрама, подергивая при этом плечами и выпучивая глаза.

Но Байрама не так-то легко было запугать. Месячное пребывание в тюрьме, угрозы и лишения ожесточили его и еще более укрепили его волю к сопротивлению. Когда же заводили при нем речь о подпольщиках, он воодушевлялся, чувствовал за собой несокрушимую силу и старался держаться с достоинством. "Держись крепко, Байрам! Ты должен постоять за свою честь!" думал он и, не отводя от следователя глаз, наивно спрашивал:

- Подпольщики? Кроме завода, я нигде не бывал. Никого, кроме наших мастеровых, не знаю.

- Возможно, ты и не ступал ногой за ворота завода. Но на завод-то приходят многие! И мы это знаем. Ну, а кто, по-твоему, зачинщик забастовки на заводе Рахимбека? О, Рахимбек нам все рассказал! А Азизбеков? Или ты думаешь, мы не упрятали его в тюрьму?

Байрам не знал, правду говорит следователь или врет. Однако, это известие застигло его врасплох. Он не на шутку встревожился. Но, быстро овладев собой, упрямо повторил:

- Ни до кого мне дела нет. Каждый отвечает за себя!

Снова не добившись толку, следователь встал из-за стола, вызвал тюремного надзирателя и, нервным кивком головы показав на Байрама, коротко бросил:

- В одиночную.

Снова потекли долгие осенние ночи и еще более долгие душные осенние дни. Пятнадцати-двадцатиминутные утренние прогулки в тюремном дворе, под конвоем вооруженных стражников, не приносили Байраму облегчения. Ни переговариваться, ни даже переглядываться с другими арестантами во время прогулок не разрешалось. Нарушителям этого правила грозил карцер. Ничего, кроме мрачных стен своей камеры да клочка тускло-серого бакинского неба, едва просвечивавшего сквозь мутные стекла и железную решетку, Байрам не видел. Он вспоминал далекую деревню, где остались его жена, мать и сын, и томился от нестерпимой боли одиночества. Утомленный безрадостным раздумьем, он ложился спать, но и сон не приносил успокоения. Во сне Байрам видел, как его оборванный и полуголый сынишка, шлепая босыми ногами по грязи и ежась от осеннего холода, идет в школу. Байрам просыпался, вскакивал с набитого сухими водорослями матраца и протягивал руку к глиняному кувшину. Несколько капель противно-теплой воды, оставшихся на донышке, которыми он едва мог смочить воспаленные, пересохшие губы, не утоляли жажды. Воображение рисовало картины одна мрачнее другой. Он видел перед собой полную лишений, горькую и мучительную жизнь его семьи в заброшенной глухой деревушке. И с горечью сознавал, что бессилен изменить что-либо в их безрадостном существовании.

Байрам мужественно сопротивлялся этим минутам слабости. Стараясь освободиться от нахлынувших дум, переносился мыслями на завод, к Азизбекову, к своим друзьям. Здесь был просвет между черными тучами. Ему становилось ясно, что он сумеет постоять за свою честь и лучше пойдет на верную, смерть, чем станет изменником, предателем. И когда перед его глазами вставал образ ехидного следователя, сулившего золотые горы, Байрам хмурился и начинал корить себя: "Что же это ты, Байрам, распустил нюни? О чем ты думаешь? Неужели ты изменишь своей клятве? Тебя считают мужчиной, поручили дело, а ты? Нет, ты умрешь, но никого, слышишь, никого из друзей не выдашь!" Больше всего Байрама волновал вопрос: "Правду ли сказало это свиное рыло? Неужели Мешади арестован?"

Как-то утром, когда Байрам сидел, обхватив руками колени, и, погруженный в свои размышления, глядел безразличным взглядом на клочок неба, разделенного решеткой на правильные квадратики, дверь камеры со стуком растворилась. Показался надзиратель. В руках у него был сверток.