Александр Яковлев - Голоса над рекой

Это из-за земных приливов (сроду о таких не слыхала!), приводящих в движение всю поверхность земли.

7. Слова: "И дольше века длится день", оказывается, Пастернака!

И дольше века длится день, И не кончается обьятье...

Если ты знала это и не сказала мне - нет тебе прощенья!!

Ах, Ваше Собачество!

Я видела настоящие эдельвейсы! Представь, они вроде наших "кошачьих лапок" - мелкие и довольно невзрачные. Кто бы мог подумать! ВедьЭ-ДЕЛЬ-ВЕЙ-СЫ!! Их Лида Графова из Монголии привезла.

И последнее. Вчера, когда была у Лиды, и мы вначале стояли возле их писательского дома, возле резных, очень красивых чугунных ворот и разговаривали (был чудесный солнечный день), она мне показала сына Бабеля. Но пока я повернулась, увидела лишь спину худого, сутулого человека с зонтиком в руке. Но все равно!..

Лида такая же красивая, и этот ее голос!.. Главное же, конечно, она по-прежнему в чужом горе. Всем помогает.

Господи! Мамочка! Никак не могу сегодня с тобой расстаться!

Я не согласна с толкованием здесь катаевского "Вертера" - официальном и в домах.

Мне кажется, что сам Катаев никакого секрета из этой вещи не делал и все абсолютно сказал словами Пастернака о "мучениках догмата".

Почему-то думают совсем о другом"...

В Ташкенте, на кафедре биологии, я вначале просто ухаживал за кроликами - кормил их отходами из нашей студенческой столовой, очистками всякими: капустным листом, морковкой... Вскоре профессор взял меня к себе лаборантом, и я с еще двумя подрабатывающими у него студентами стал тоже ставить опыты на кроликах:

прививать им Броун-Пирсовский штамм - вид злокачественной опухоли кроликов. В сосуды ушей. Попадать в них нелегко, но у меня получалось.

Потом мы наблюдали, как опухоль развивалась, куда и когда давала метастазы. Для этого надо было забить кроликов через 5-10 дней после прививок (через месяц, если привитые кролики не забивались, они сами погибали от сплошного метастазирования и интоксикации). Затем гистолог проводил серии микроскопических исследований участков опухоли и метастазов, и все протоколировалось.

Однажды у нас с профессором произошел такой разговор:

- А куда вы забитых кроликов деваете?

- Как-куда? Выбрасываем!

- Нуу... "Выбрасываем"... Их, знаете ли, есть надо.

- Есть? Как - есть?..

- Да обычно. И я буду с вами полдничать. Только по возможности уберите там опухоль и метастазы, и - в кастрюлю, кастрюлю в автоклав - 2 атмосферы, 2 часа!

Я стоял расстерянно и молчал.

- Ну-ну, - профессор похлопал меня по плечу. - Знаете, яблоки еще возьмите.

Непременно. Яблоками начините. Де-ли-ка-тес! - профессор закатил глаза.

В конце концов все сделали по его рецепту. Нет, не пожалели.

В 47-48 послевоенном учебном году при выпускании пара из автоклава в лаборатории кафедры биологии по всему административному корпусу Ташкентского мединститута, где находилась эта кафедра, растекался божественный запах...

9. АЛОА-ОЭ.

Ах, сколько еще хороших цитат-цикад не было вписано в алфавит мужа (ведь всего в небольшой блокнот не вписать, да и не надо всего, а вот жаль...) Она помнила все цикады, почти все, очень много, а если забывала вспоминала в алфавитном порядке.

"Алоа"

Это слово придумал Курт Воннегут. Вроде оно - гавайское и вроде означает одновременно и "здравствуй" и "прощай".

- Алоа! Алоа!

Она часто в шутку пользовалась им. И не только в шутку. Например, когда встречала кого-нибудь из очень дорогих ей людей и вскоре должна была с ними расстаться.

Да, хорошее слово придумал Курт Воннегут. Но Воннегут ли? Что-то она припоминала еще из юности, что-то вроде этого слова она где-то читала, когда никакого Воннегута не знала... Припоминала, но вспомнить не могла...

У нее было даже одно стихотворение, которое она однажды написала в Москве, весной, прощаясь с Москвой, уезжая к себе, - оно так и называлось: "Алоа".

Я уезжаю от слез и от книг, От окон московских, на вид одинаковых...

Да, она прощалась с Москвой, уезжала.. Конец апреля. Год 1967-й.

Я пробыла в Москве 1,5 месяца, и весна разворачивалась на моих глазах, точнее - над моими глазами...

...Я сижу на узеньком-узеньком Юлькином балкончике, где еле умещается табуреточка. Мои ноги в комнате, на журнальном столике перед открытой балконной дверью - телефон. По комнате змеится его черный шнур с удлинителем. Моя запрокинутая голова лежит на подушечке, на думочке, а тана перилах балкона.

Я гляжу, гляжу, гляжу...

Все небо надо мной заткано переплетениями ветвей и почками. К концу марта они словно звездочки и крестики - сделались так, такую приняли форму. И все небо в этих звездочках-крестиках, в звездочках-крестиках, а над и под ними то ли плывут, то ли стоят белые прозрачные облака.

А запах...

Я одна под этим небом (на небе?) - балкон у Юльки со всех сторон закрыт плитами, и я действительно ничего, кроме неба и ветвей, не вижу. Да и в той позе, в какой я нахожусь, сидя на низкой табуреточке спиной к улице, ничего больше и не увидать. Одна ветка почти лежит на моем плече, касается щеки...

Папа в библиотеке, Юлька на работе.

Звонит телефон, я беру трубку и снова запрокидываю голову, и гляжу на небо, и так разговариваю по телефону.

- Интересно, почему у тебя такой голос?

- Такой! - говорю я и смеюсь.

В середине апреля почки уже другие - звездочки и крестики исчезли, почки длиннее и толще, пузатенькие, как веретенца, набухшие, вот-вот лопнут...

И от этого - уезжать!..

Да не только от этого... Тяжело...

Я уезжаю от слез и от книг, От окон московских, на вид одинаковых, От встреч невозможных с Фридой Исааковной, У которой дома весы Лили Брик.

От страшно скупых откровений отца, От самых лучших на свете театров, От стука скакалок, От песни скворца, От яркой афиши с лицом Клеопатры.

От милых реликвий И старых друзей (Мне с детства известны их честь и отвага), Похожих на благородных князей.

Недавно носивших бушлаты ГУЛАГа.

Я уезжаю в родные края От этих, весной распечатанных, почек, От лиц стариков - "глухих одиночек"*, С которыми связана юность моя...

Эти старики, эти московские старики... Вот кто меня добьет!..

Я иду по улице, а навстречу мне идет старик, и у него такое лицо... Мы почему-то задерживаемся друг возле друга, но, спохватившись, проходим...

Если бы остановиться, если бы - разрыдалась перед незнакомым, родным человеком.

Да-да: родным. Прохожу, ухожу, а сердце разрывается от боли, дикого страха за того, кто прошел сейчас с таким лицом...

Ну и разрыдалась бы, разрыдалась! Что особенного? Сама же сказала: "родной человек".

Почему не схватила в охапку, не расцеловала, не потащила к ларьку с цветами, не нахватала всех подряд, не вложила в руки, не помчала к кондитерской, не накупила всякой всячины, не остановила такси, не увезла домой, не накипятила чаю... не...