Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря

От слез у меня вылезли ресницы.

В подвале я нашла пистолет. В чемодане с сырыми газетами. Будь это просто анонимный пистолет, мне бы и в голову не пришло. Но "кольт" был адресован Ему: "Товарищу Висенте - Фидель. Родина или Смерть!" Я взвела курок, приставила дулом себе под левую грудь и нажала спуск. Осечка. Патроны испортились. В этом подвале каждую зиму прорывает трубы.

В своем прокуренном кабинете он писал. Я положила пистолет ему на рукопись. Снова взрыв. Откуда? Почему не выбросили?

Вызвали Гомеса. Поехали с ним и утопили в Сене. "Твой отец - святой человек..."

Он дал мне денег - сняться на паспорт. "На какой?" "Какой достану".

В Париже уже никого. Симон улетел в Голливуд - искать счастья. Кристин после аборта отправили в Нормандию. Марокканский ее принц исчез. Я поехала на Републик. Нгуен был дома, но простужен, и ничего хорошего из этого не вышло. Но так или иначе.

Нгуен.

Это - Швейцария. Цюрих, какой-то парк. Но даже здесь, в нейтральной стране, где всем на все наплевать, Он сидит на другой скамье. Делает вид, что читает Financial Times.

На Лионском вокзале мы сели в разные купе. В одном мать с Рамоном, Паломой и Тео. В другом я с зеленым паспортом, выданном в Голландии, где я никогда не была. В третьем - Он. Уж не знаю, с каким из своих паспортов.

Через три часа самолет на Москву. Никогда я не могла понять, почему так покорно шли в крематорий. Я совершенно свободна. Встать и убежать, исчезнуть. Погибнуть или стать совершенно другим существом. И никогда не вернуться. Желание такое сильное, что я даже схватилась за скамейку. Но почему я продолжаю сидеть? Неужели из-за этой дурацкой истории, которую они превращают чуть ли не в трагедию? Я забыла в поезде фотоаппарат. Оказывается, пленка была начата, там все их руководство во главе с Ним. В непроявленном виде...

Меня высадили на окраине Москвы.

Я думала, по крайней мере, окажусь внутри грандиозного в своем безумии сталинском здании со шпилем - в Главном. Нет. Только начиная с третьего курса. Поселили в банальный Студенчес-кий городок. Километрах в двух-трех от Главного здания, но это уже полная окраина. Пятиэтаж-ный корпус с видом на пустырь. Обитатели вылезли из окон, глазея на этот катафалк - черную "Чайку", из которой вынимали мои чемоданы.

Перед отлетом в Париж они заехали еще раз - попрощаться. Было взаимно тягостно. Я была им неприятна. Сознавая это, я не делала никаких попыток облегчить им страдания по поводу их предательства. Радости, что остаюсь, я не выразила. Негативных эмоций на этот раз тоже. Нулевой градус. Чистый садизм с моей стороны. Возможно, я преувеличиваю свою роль любимой дочери. Возможно, они вовсе не были раздавлены комплексом вины. Но им было очень неприятно. Они прилагали все усилия, чтобы не замечать убожества, в котором меня бросают. Садясь в "Чайку", мать еще раз похвалила чистый воздух столицы СССР. Я заметила, что и в Париже у меня не было проблем с дыхательным трактом. Не удержалась... "Все же кури поменьше".

Свобода... Где?

Парадоксально, но во Франции, на Западе вообще, я себя чувствовала, как в концлагере. А в настоящем лагере - "социалистическом" - свободна до головокружения. Так, что даже страшно.

И, конечно, - деньги. В Париже приходилось даже на билет в метро просить. Здесь сразу выдали 90 рублей. Сколько это? Сказали, что для советских стипендия - 35. Я отсчитала 55 обратно. Смотрели, как на идиотку. "Не положено". Замечательное русское слово! "Вам, как иностранке, положено 90".

И хоть застрелись.

Комната на пятом этаже. Еще три кровати - кроме моей у окна. Пока с голыми сетками.

Пустырь до горизонта.

Три эфиопа - или это суданцы? - очень высокие, очень черные, завернутые в ослепительно белые одеяния, стоят внизу на закате и смотрят в этот советский пустырь, как еще вчера в пустыню. Они стоят на асфальтовой дорожке, сразу за которой заросший пыльной полынью овраг. По дну его проложена узкоколейка. По ней проходит вагонетка. Только по ночам - никогда днем. Окно открыто, я просыпаюсь. Вагонетка идет медленно, тяжело, спотыкаясь на стыках рельс. Навещает какое-то предприятие на пустыре вдали. Бункерного вида - одноэтажное, с глухими стенами, сливающимися с местностью. Рельсы упираются в железные ворота, которые открываются только по ночам. Днем бункер признаков жизни не подает.

"Что там?" - спросила я. Комендантша корпуса Екатерина Ивановна, ядреная русская баба (как пишут в советских романах), посмотрела с подозрением: "Тебе какое дело?"

Я почувствовала себя шпионкой.

Но в этом бункере явно что-то секретное. Биологическое оружие, химическое? Склад радиоактивных отходов? Это всего метрах в 500-х. Вдруг это соседство изменит мою биохимию? Мою формулу? Психику это уже меняет.

А по другую сторону пустыря, рядом с шоссе, дощатый павильон "Мосфильма". Воксал из "Анны Карениной", которую сейчас снимают. Снова будут навязывать ложь скоро уже позапрош-лого века. Я имела несчастье прочесть эту книгу в детстве по-русски. Не с нее ли начались мои комплексы, вся моя деструктивность?

Бункер и этот павильон "важнейшего из искусств".

Где я?

Симон, Кристин, Нгуен?..

Меня обокрали. Из умывальника пропало все мое белье. Здесь стирают вручную и развешива-ют на веревке. Валя Примакова, соседка по комнате, захохотала: "Мать, ты сама виновата! Кто же оставляет без присмотра французское белье?"

Но в стране, откуда я приехала, другого и не носят.

Осталось, что на мне. Лифчик, трусы.

Первый день занятий.

Факультет на проспекте Маркса, в центре. Это далеко. Это - сначала пешком, потом на автобусе, потом на метро и снова пешком. В Москве нас всегда возили. Я не подозревала, что эти пространства способны так изнурять.

Понимаю с трудом. В разговорном варианте русский - это громкий, резкий, агрессивный язык.

Снова общежитие. Душевая. Отделанные непрочной плиткой секции без дверей. Габариты местной наготы угнетают. Тем более, что моя вызывает острое любопытство. Разглядывают откровенно, стремясь при этом войти в физический контакт: "Спинку потереть?" Бр-р...

С едой проблема. В столовых несъедобно. Даже в зале "интернациональной кухни", где "мясо по-кубински" только ценой отличается от "азу по-татарски". В общежитии есть кухни, без холодильников и по одной на этаж, но готовят только индусы. И что готовить? В "гастрономе" домохозяйки давятся за синюшними трупиками кур. Живу на кофе и сигаретах.

"Мальчик". Его привела Валя Примакова. Студент Института восточных языков. Арабист, со мной говорит по-английски. Хочет работать на Ближнем Востоке. Почему? Книжку когда-то прочитал. "Кукла госпожи Барк". Про шпионов в Тегеране. Рост, стать - похож на американца. Но глаза все портят. Какие-то рыбьи.

Свобода... но какой ценой? Про качество жизни забудем. Об этом и понятия здесь нет. Здесь есть то, что есть. Реальность.