Александр Попов - Новая Земля

Илья порывисто встал. Быстро, нервно прошелся по комнате, взял карандаш, плотный лист белой бумаги и, на секунду замерев, стал рисовать. Он час или больше пунктирно, нервно метал по листу карандаш, отскакивалвсторонуиогненными глазами, представлялось, пытался прожечь рисунок. Потом подбежал к нему, смял, разорвал в клочья и закрыл ладонями лицо. Но через мгновение схватил с полки стопку последних рисунков и акварелей, быстро, резко грубо перемахнул лист за листом и брезгливо оттолкнул.

- Пошлость, пошлость! - шептал он. - Я погиб как художник. Все мелко, надуманно. Что со мной стряслось? Почему так быстро улетучились из меня талант, доброта, любовь? Как мне жить дальше? А может - незачем?

Он вынул из-за шкафа работы матери, долго их разглядывал и почувствовал, что они освежали его.

- Как я мог смеяться над ее живописью?

Как проткнутый, сдуваемый шар, Илья медленно и неохотно опустился на подушку. На него накатилось равнодушие, придавило последние угольки метавшихся мыслей, и они, устав за день, вечер и ночь от ударов, взрывов и резких поворотов, покорно уснули.

25

Утром мать сказала Илье:

- Сын, слышишь, мы с отцом ночь глаз не сомкнули, а все думали: не в охоту тебе учение, а чего же придумать? И так, сынок, крутили, и этак, и ругнулись грешным делом маленько, а решили вот что: иди-ка ты, Илья, к отцу на завод. Будешь плакаты писать или послесарничаешь до армии, а? Что теперь убиваться нам всем, коли тебе учеба в голову не лезет? И без нее проживешь. Янеоченьграмотная, ноничего, жива-здорова. Да и отец несилен в грамоте. Так я, отец, говорю?

- Так, мать, так, - хрипло отозвался, вздохнув, Николай Иванович, похрустывая пирожком. - У меня что, восемь классов да ремесленное, а ничего, помаленьку работаем. Чего, сын, молчишь?

Илья механически прикасался губами к стакану, но не было ясно, пьет ли он чай; о пирожке совсем забыл.

Илья вымолвил "да", но под испуганным взглядом родителей сам чего-то испугался, его губы повело жалкой улыбкой. "Как просто и понятно живут мама и отец, - ласково подумал он. - Им кажется, что стоит малевать плакаты - и заживу я хорошо. Но куда свою душу запихну, спрячу?"

- Что же ты молчишь? - дотронулась до его плеча, как до горячего утюга, мать. - Пойдешь к отцу на завод?

Илья взглянул на мать и отца и неожиданно ему подумалось, как он мог очутиться рядом с этими простыми, незатейливо принимающими жизнь людьми, да к тому же они его мать и отец. Он остро осознал: как чист, светел и прост их жизненный путь и как грязна, темна и даже изогнута его дорога жизни, которая еще толком и не началась.

Вздохнув, Николай Иванович ушел на работу. Илья, чтобы не оставаться с матерью один на один, выскользнул следом. Но в школу не пошел, а бездумно помялся возле дороги, зачем-то наблюдая за автомобилями, которые сигналили, взвизгивали, разгонялись; наблюдал за людьми, которые шли, бежали, стояли, размахивали руками, - и все это показалось ему таким скучным и ненужным, что невыносимо было видеть. Он пошел, в сущности никуда, прямо, прямо по улице. Вскоре набрел на ангарский мост и зачем-то приостановился посредине, облокотившись на черные сажные перила.

За его спиной мчались автомобили в ту и другую стороны. Он задумчиво смотрел на Ангару; ему припомнилось, какоднажды,ещесовсеммаленьким, влетнийпразднично-солнечный день он сплавлялся в лодке по Ангаре. Отец широко сидел и скрипел уключинами весел. Нос лодки весело распластывал плотную воду, судно порывами плыло к ярко освещенной сопке, изумрудной, в нежной хвое тонкого народившегося сосняка. Теперь Илья не очень хорошо помнит те свои ощущения, но вживе чует то сочное, роскошное ярко-серебряное цветение бликов. Округа лучилась, радовалась. Илья жмурился. И потому ли, что его неокрепшая детская душа не совладала с собственным восхищением, или душе неожиданно захотелось превратиться в свет, лучи, брызги, - что бы там ни было, но Илья вдругвыпрыгнул, выпорхнул из лодки и легонько скользнул в ледяную быструю воду. Мощной перевязью его охватила вода, понесла, закрутила и потянула ко дну. Может, он должен был утонуть. Николай Иванович в одежде нырнул за сыном. До берега они добирались без лодки. Отец отмахивал одной рукой, а другой сжимал маленькое тело смело ныряльщика.

Еще Илье припомнилось, как он рыбачил с мальчишками на Ангаре в ночном. Бывало, заваливались человек по десять в нору-землянку, долго толкались, шептались. Могли кому-нибудь за шиворот набросать сосновых шишек, поднимался визг, крик. Илья любил посидеть вечером один на берегу. Окрест тихо, огромное фиолетовое небо, обрызганное неловким небесным маляром или художником блестящими звездными кляксами. Мальчик высоко поднимал голову, всматривался в звезды и ему казалось, что его какая-то неведомая сила начинает поднимать. Где-то ряжом в бездонной котловине ночи захрапит и заржет лошадь, собаки на селе скуляще и бестолково залает, но тут же, наверное, сладко потянется, зевнет и завалится в будку или на землю. Илья порой дальше уходил от землянки, присаживался в сырой траве на укосе сопки, чтобы совсем никто не мешал, и просто сидел, опершись подбородком на ладонь. Думалось ему, что в кромешном мраке живет сильное, красивое существо - река; глаза мало-мало обвыкались и различали, что внизу узко, но длинно пребывает еще одно небо, такое же блестящее, разукрашенное маляром, но дрожащее на волнах и ряби каждой звездой. Потом начинал слышать пробившийся сквозь пласты тишины шорох воды, скользящейпоглинистомубокусопки. Чутьпогодя забьется, словносердце,заревона посветлевшем, но туманно-хмуром востоке. И в сердце, и всюду - свежо, радостно, ясно. И думалось Илье, и не думалось, а просто было хорошо. Какие-то предчувствия тревожили его художническую душу, но они тоже были радостными. Невольно чему-то улыбался. Но неожиданно осознавал, что уже знобко: влажные щупальца пасмурного, синеватого тумана наползли с реки. Убегал в землянку. Товарищи спали. Было тепло, темно и влажно. Илья затискивался между горячих спин, сквозь паутину ресниц видел тусклое мерцание углей в открытом очаге и сладко, незаметно засыпал, весь полный сил, здоровья, ожиданий и веры.

С моста было видно далеко - прибрежные, ступенями сходящие к воде многоэтажные дома микрорайона, лысоватые, сглаженные человеком сопки, маленькие островки с кудрявыми кустарниками и травой, льющиеся серебром мелководные протоки и отмели и любимый горожанами бульвар Гагарина, оберегаемый от шума и маеты города с одной стороны железобетонными плитняками по берегу, а с другой - тенями высоких сосен, елей и кленов. Случалось, останавливался Илья посреди моста - за спиной шуршали автомобили, как и сейчас, а он склонялся к перилам и смотрел на Ангару, просто так смотрел, даже не из художнического интереса, и, бывало, грустил. Река всегда с моста хороша. Зимой утопает в мехах волглого тумана, какая-то скрытная, притихшая, одинокая; чуть вздрогнет тяжелый, густой блик на темной неподъемной волне, и снова вся жизнь реки проваливается в глубину, на дно. Весной, по первым припекам, обязательно можно увидать покачивающиеся на быстрине лодки с рыбаками; в студеном молодом воздухе мечутся, вскрикивают другие рыболовы - вечно ненасытные, полные движения и азарта чайки, шумно хлопая красивыми белыми в широкий разлет крыльями; мягко и весело греет маленькое солнце, и по берегу, по узкой полосе между водой и плитняком, прохаживается иркутский обыватель и гость, заглядывается, жмурясь, на сверкающую реку, любуется голубой, дымчатой далью города и сопок. Остро и нежно чувствовал Илья весной жизнь.