Сергей Каледин - Коридор

- Вы в раковину-то напрасно, Михал Данилович, опивки-то. В унитаз надо,-одернул а соседа Тоня.- И кстати сказать, там опять после вас мокро было. Аккуратней надо. Вон после Александра Григорьевича всегда сухо, ничего не скажешь, а ведь он и возрастом старше вас, и глазами.

- Мордой об мостовую!..- пробурчал Михаил Данилович привычную, не обидную для соседей свою присказку, но чай из раковины выскреб и понес в туалет.

- Вспоминай, Кирюша,- ласково сказала Тоня мужу и напомнила: - Шкафик выпиливаешь...

- Ага, шкафик выпиливаю, петушка на дверке кончаю. Вдруг говорят... Думаю, может, Коська пришел денег у Глафиры просить на похмелку. Лобзик отложил, слушаю: не похоже. Я в комнату к Ожогиным стучусь, заглянул. Алик. Один сидит. Сам с собой разговаривает и руками вот так делает.

- Чего говорил-то хоть? - поинтересовалась Дора.

Кирилл напрягся, но не вспомнил.

На кухню, опустив глаза, вошла Глафира. Она кивнула, стараясь, чтобы в поле действия кивка не попал Александр Григорьевич. Александр Григорьевич засуетился, не зная, как поступить: с Глафириных глаз бы долой, да чайник вот-вот закипит...

- Чего вы чухаетесь, Александр Григорьевич? - пришла на помощь старику Дора.- Как вскипит, Маня принесет.

- Вот-вот,- забормотал Александр Григорьевич, боком выбираясь в коридор.

- Как сынок-то, Николавна? - спросила Дора.

- Как-как. Сядь да покак. Тут любой тронется,- она обернулась в сторону удаляющегося Александра Григорьевича.- Узбеком задразнили...

Насчет "узбека" Александр Григорьевич ни при чем. Это уже относится к Ольге Александровне. Когда Алик был нормальный или почти нормальный, он в белых кальсонах напоролся на нее в коридоре, и та, чтобы снять неловкость, сказала в шутку, что в таком виде он похож на мусульманина, они тоже ходят в белых штанах. Потом "узбек" фигурировал в заявлении, которое Глафира подала в милицию не только на Олю, но почему-то и на Александра Григорьевича.

А в больнице Глафире сказали, что соседи не виноваты, сын ее, по всей вероятности, болен давно и болезнь его, шизофрения, излечивается с большим трудом и в редких случаях. Кроме того, врач долго выяснял, не было ли в роду душевнобольных. Про род свой Глафира ничего плохого сказать не могла, про старшего сына, Коську, живущего отдельно, призналась, что пьет тот и бьет ее, если не дает денег на опохмелку. А на опохмелку ей дать нечего, потому что и зарплата уборщицы невелика, и пенсию за погибшего мужа ей перестали платить, как только Алику исполнилось восемнадцать лет. Еще врач сказал, что пьянство старшего сына прямого отношения к болезни младшего не имеет, и посоветовал в следующий раз, когда тот начнет хулиганить, обратиться в милицию.

----Мордой об мостовую! - поддержал Михаил Данилович, заслушавшийся рассказом по дороге в ванную.

В коридоре что-то упало.

- Да уберете вы наконец свой велосипед! - Это Надя пришла с работы. Прямо в пальто, не дожидаясь, пока сойдет гнев, она подскочила к двери Ожогиной и забарабанила в нее: - Последний раз предупреждаю: уберите велосипед!

- Чего ты дверь ломаешь! Куда я его дену?! - отозвалась с кухни Глафира.

- Я чего говорю-то,- вступился Кирилл,- Глафира Николаевна. Велосипед-то действительно. Вчера То-нюшка об него ногу впотьмах зашибла.

- Выкини его к черту! - крикнула Глафира, отпихивая с дороги Надьку.

Хлопнула дверь.

Надя, спустив первый пар, расстегнула пальто и поздоровалась со всеми.

Кирилл почесал затылок.

- Чулан, говорю, набит, полати доверху, с чердака сопрут. Подвесить его надо.- Он постучал в дверь Ожогиной:- Николавна, не возражаешь - на стену его подыму? Ага,- кивнул Кирилл, не дождавшись ответа.- Михал Данилыч!

Сосед с радостью отозвался из уборной, где пережидал шум:

- Тихо?

- Вылазь, поможешь.

Кирилл достал костыль, молоток и со стремянки забил костыль под высокий потолок коммуналки. Михаил Данилович подал велосипед. Кирилл принял его за заднее колесо и, пропустив костыль между спиц, повесил велосипед на стену. А руль свернул, чтоб не топорщился.

Надежда Ивановна тем временем переоделась и вышла на кухню готовить ужин. Надежда Ивановна, поместному "Надька-рыжая", еще молода и красива. И зла, потому что несчастна. Надежда Ивановна читала романы и знает себе цену. Старшая ее сестра за полковником, а у нее муж Ваня, понимающий свое ничтожество. И трое детей, родившихся по недосмотру. Работает Рыжая в химической лаборатории; от химии у нее по вечерам разламывается голова, унося красоту и молодость. И молоко за вредность ей не помогает и не поможет.

- Опять эту заразу развесили по всей кухне! - Надька схватила бельевую палку и яростно стала сдвигать в сторону развешанное над плитой белье. Надька знает, что Александр Григорьевич туберкулезный боль

ной, но раньше это обстоятельство как-то не вызывало у нее гнева, теперь же, после возвращения соседа, она не забывает о туберкулезе.

- Это все дура глухая,- согласно закивала Дора.- Развесит где ни попадя. Маня! Маня!..

Маня, совсем старенькая, в косыночке, в очках на конце носа, высунулась из каморки, где она долгие годы проживала совместно с Дорой. Когда у Доры еще был жив муж, они жили втроем. Правда, Маня и тогда плохо слышала. Хозяйкой считается Дора, хотя и по возрасту, и по стажу прописки Маня ее превосходит.

Маня вышла на крик Доры, но по дороге забыла, за чем шла, и, озабоченная своими думами, спросила, предварительно освободив из-под косынки одно ухо:

- А куда Нехлюдов-то собрался? Собрался и уехал, а?

Маня любит читать. Своих книг у нее одна разбитая Библия, читать она берет у соседей. Сейчас у нее Лев Николаевич Толстой, взятый у Оли.

- Чего белье цыпинское над самой плитой повешала?! Маня, не разобрав ответа на свой вопрос, махнула рукой:

- Орет, орет, а чего орет, сама не знает. Тот с ней! - Маня верующая и черное слово "черт" заменяет на "тот".

- Так-так, все прекрасно...- бормочет Александр Григорьевич, вернувшийся за несостоявшимся чайником. Чайник давно погасили. Он снова зажег газ.

- Здравствуйте, Александр Григорьевич,- с полупоклоном обращается к нему Маня.- Чайничек как поспеет, принесу.

- Будь добра,- кивает Александр Григорьевич, и что-то забыто барственное проскальзывает в его тоне.

Знакомы они почти сорок лет. Когда Александра Иннокентьевна, родив Олю, неожиданно отправилась на Фронт, Александр Григорьевич чуть не сошел с ума. Тог-да-то родственники и подыскали ему Маню. Маня выросла в сиротском приюте и там же выучилась на няньку за Грудными младенцами, о чем у нее была даже специальная бумага. Прошло много лет. Оля и Лева выросли, жалованье Мане давно перестали платить, но она по старой памяти иногда стирает белье Александру Григорьевичу.

Надежда Ивановна сама стирает белье. Она нервно зевнула: