Сергей Каледин - Смиренное кладбище

Уловив согласие, Воробей скидывал с тележки неразвезенные цветники; очередникам бросал: "Ждите" - и катил тележку за смесью. Брал в сарае корыто и, набитое доверху, доставлял заказчику: "Шесть ведер" - и высыпал землю в цветник.

"Смесь", как и "эфиопский" мрамор, придумал Гарик. "Смесь" была везде: на могилах, под деревьями, под ногами. Обычная по составу и цвету земля.

...Наконец Воробей заволок на хоздвор пустую тележку.

- Все! Обед!

Очередь загалдела.

Воробей примкнул тележку цепью к сараю и, стянув робу, пошел под кран мыться.

- Сказано, обед. После часа приходите.

Он вернулся в сарай и закрылся изнутри.

Народ потоптался у двери, потом стихло. Воробей достал из портфеля кефир и выпил из горлышка, наедаться не стал: через два часа праздничная жратва, чего зря харчи изводить. Закурил. Голова от возни с цветниками чуть гудела.

- Кого? - прорычал Воробей, скидывая крючок. - Ах, ты... Я думал, эти опять... Купил?

- Протекло все... - Мишка поставил тяжелую сумку на пол. - Шашлыка нигде нет, всю Москву изъездил. Баранины взял... Замаринуем, лучше покупного будет. Лук у нас есть, соль-перец есть.

- Сам сделаю, поди умойся, взопрел вон. Стасик знаешь чего у Люськи вчера взял? - Воробей вытащил из-под верстака "Посольскую".

- Ого! Лихо! Обалдеют мужики.

- Вот так. Пойду часок прошвырнусь, а, Миш? Тридцать лет - какого хрена!

Возле церкви звонарь дядя Леня размешивал палкой в ведре белила. Бурая олифа тяжелой струей тонула в краске.

Воробей подошел к нему, поздоровался.

- Сейчас красить придут, а белила встали, - ворчал дядя Леня. - Олиф кончился. У тебя нет?

- Пусти на колокольню, дам.

- Опять за рыбу деньги!.. Сколько раз говорено: забудь про колокольню... Без тебя олиф найду, ступай... - Старик махнул рукой.

- Ты погодь, дядя Лень. Смотри! - Воробей протянул звонарю раскрытый паспорт. - У меня сегодня тридцать лет. А олифы все равно, кроме меня, на кладбище нет.

Звонарь положил палку на ведро, взял паспорт:

- Точно, тридцать. На колокольню-то тебе зачем?

- Посмотреть. Глянуть разок сверху, а то внизу всю дорогу. С покойниками.

- А за колокол заденешь? Или гробанешься сверху? тогда?

- Да не пью я год уже! Дядя Лень!

- Пить-то не пьешь... А башка колотая... Вдруг чего сверху примерещится.

- Дя-а-а-а-дя Лень...

- Колокол не заденешь?

- Ну ты чего, дядь Лень!

- Ладно. Олиф с тебя. Пять литров.

...Вкручиваясь в колокольню, Воробей добрался до звонницы. Колокола висели у самых глаз, их было три: самый маленький в полметра. Черные болванки языков была зачалены за кольцо огромного рыма, заделанного в каменную кладку барабана.

Воробей облокотился о чугунное витиеватое ограждение в одном из проемов звонницы.

Внизу был город, кладбища не было.

По ту сторону проспекта опрокинутыми лестницами тянулись на запад железнодорожные пути, пролезая кое-где под одинокими, не собранными в составы вагонами. "Бесхозы", - определил Воробей.

В той стороне, за телебашней, на Алтуфьевке его дом. Там и до колонии жил. Туда и после колонии вернулся. Как не хотел, а пришлось. Воспитатель в колонии Петр Сергеевич - такой старикан классный был - совсем собрался его усыновить перед самым освобождением и отцу написал по-хорошему. Но папаня, сука, отказался. И чего ему, с мачехой уже не жил, привел бы другую бабу да терся с ней. Не-е-т, заупрямился, козел старый. И главное, только пришел, через неделю выселили отца, по тунеядке. А к Петру Сергеевичу назад в сыновья проситься неудобно. Остались они с Васькой, братом, вдвоем в комнате.

Воробей смотрел на нарядные от разноцветных машин улицы и вспоминал, как вернулся из колонии... Сколько ему было? Пятнадцать, шестнадцатый... Взяли с Васькой вермута, пошли в садик. Васька рассказывал, как отец с мачехой над ним эти годы мудровали. Напьются, дверь на ключ и давай хлестать... А за что? Да просто так, поглядел косо или не так ответил.

Выпили они с Васькой в садике, пошли домой.

Отец как раз макароны варил, концы из кастрюли торчали... Васька подошел и без разговоров отца в торец, а потом тубарь взял и двумя руками... Отец захрючил - вырубился. Сам-то Воробей тогда отца не бил, боялся опять загреметь. Потом, правда, делал его крепко... Когда тот с высылки из Собинки приезжал денег просить.

Сейчас-то хорошо, тридцать лет, жив, слава Богу, и монета завелась. И Витька растет, так все ничего... А с Петром Сергеевичем точняк лучше было б. Мужик был!.. Как он их, шпану из колонии, на экскурсии возил!.. По Москве автобус наймет - и поехали. И чтоб хоть один сбег... А ему было бы, если б кто утек... Не по инструкции.

Воробей оглянулся и выглянул в проем напротив: ни памятников, ни крестов - сплошная шевелящаяся зелень. Обернулся назад. Машины без удержу неслись навстречу друг другу.

Телевизор куплю цветной, Вальке шубу... "Жигули" нельзя, был бы слух другое дело... Может, дачу купить?.. А что?.. Подкопить год-другой - и можно. Валька на даче с Витькой, пить меньше будет... Яблонь посажу. Вот только бы с судом обошлось... Адвокат хоть и говорит... Да ему за разговор деньги платят.

Воробей посмотрел на часы: пора. Ребята к трем обещались всех засунуть: пять захоронений - недолго.

6

Станислав Вербенко, Стасик, жил в раю.

Формально Стасик был такой же подсобный, как и Воробей, Борька-йог, как все, - со своим сараем на хоздворе, со своими простыми подсобными обязанностями. Соблюдавший, по мере возможности, слабую кладбищенскую дисциплину.

Но по существу Стасика на кладбище не было. Он устроил себе другую географию.

К забору хоздвора примыкали ветхие сарайчики послевоенной постройки. Принадлежали они законным хозяевам, проживающим в недовыселенных двухэтажных, барачного типа, домах в кладбищенском тупике.

Стасик выбрал сарай покрепче - с окнами, электричеством - и пошел к хозяину договариваться. И договорился. За умеренное вознаграждение Стасик получил в пользование сухое, освещенное, теплое шестиметровое жилье с маленьким тамбуром и навесом сбоку.

Одной стеной сарай поддерживал догнивающий кладбищенский забор, в остальном же не имел с кладбищем ничего общего.

Стасик разыскал мощную, звенящую уставшими пружинами кровать, приволок ее в домик, напротив кровати соорудил топчан, раздобыл столик; навез из дома тряпья, электроплитку, утварь кухонную, приемник - и с размахом зажил в рукотворном раю. Позднее он отгородился от мира глухим дощатым забором со стороны тупика и оборудовал в нем дверь.

Внешней демократичностью и гостеприимством он давно уже создал себе популярность и пресек зависть, а со временем добился, чего хотел: без серьезной нужды к нему не перлись.

В трезвом состоянии мозги его работали великолепно, не зря же он кончал мехмат и преподавал - недолго, правда, - математику в средней школе.