Инна Кинзбурская - Дорога на высоту

Разговор за столом шел в основном на тему "верю -- не верю", но мы с мужем не спорили, мы слушали, мы уже знали, что спорить сейчас и об этом -- дело совсем бесполезное. Но потом речь зашла об алие, а она не могла не зайти, нас, естественно, спросили о том, как мы живем, и мы рассказали, как живем -мы. Возможно, хозяин дома, как и его родители, чувствовал некоторое неудобство оттого, что он получает высший в Израиле оклад инженера (хотя, конечно, заслуженно: он инженер классный), а мы -- только пособие на бедность.

Но может, он ничего этого не чувствовал, просто говорил, потому что говорить любит, а слушать -- нет.

А может, я все это сочиняю, просто он был гостеприимным хозяином и старался нас хорошо принять и ободрить.

-- Вы говорите, вам плохо, -- хотя, видит Бог, мы этого не говорили, но мы были представители алии девяностых годов и, по его опыту, не могли не жаловаться. -- Нам тоже было трудно, и у вас все образуется.

Не знаю почему, но память вдруг подбросила мне нашего друга, врача, который привез с собой оригинальные свои приборы, но не работает, никому здесь его метод оказался не нужен. А ведь специалист -- классный.

-- Слушай, -- спросила я у Н.Н., -- ты помнишь?.. я назвала имя и фамилию. -Вы ровесники, он говорит, что вы учились в одной школе.

Что-то промелькнуло в глазах Н.Н., может, он вспомнил, а может, пытался вспомнить.

-- А что он? -- вместо ответа тоже спросил Н.Н. Поистине еврейская традиция -- вопросом на вопрос.

Я рассказала -- что он.

-- Нет, -- сказал Н.Н., -- не помню. Может, он что-то путает, школа была так давно.

-- Вряд ли. Когда я назвала тебя, он сразу вспомнил и сказал: "Такой был полный румяный мальчик, мы вместе заседали в комитете комсомола".

На это никто за столом не отреагировал, будто слова эти пролетели мимо всех ушей, только А. усмехнулась, а вот мое возмущение ситуацией, в которой оказался наш общий земляк, Н.Н. охладил короткой фразой:

-- Ты же понимаешь, что никто не подвинется.

Он уже не интересовался бывшим своим однокашником, хотя, может быть и вправду, тот что-то перепутал.

Н.Н. поднялся, взял какой-то журнал, полистал его, нашел то, что искал, и стоя стал читать. Автор статьи рассказывал, как он переживал трудности абсорбции, искал работу, и как со временем у него все устроилось. Статья была построена как обращение к нашей алие.

Через трудности проходили все, писал умудренный опытом автор, мы прошли, у вас со временем тоже все будет хорошо, потерпите. Надо иметь терпение.

Боже мой, мы этими проповедями уже сыты по горло. А вместе с проповедями глотаем и глотаем свое эмигрантское несъедобное варево. Я думаю, оно несколько отличается от того, что ели вы.

-- Это, конечно, ты написал? -- спросил муж.

-- Конечно, я, -- подтвердил Н.Н.

-- Понятно.

И об этом, я понимала, спорить бесполезно. Но то, что я прочла сегодня утром в другой статье Н.Н., сидело во мне, как заноза, а тут еще -- "не подвинется", а тут еще -- "потерпите", я не выдержала и спросила:

-- Скажите, пожалуйста, как это понимать: если государство допускает, что учитель математики моет полы у какой-нибудь хозяйки магазинчика, а конструктор подметает на улицах окурки, а скрипач развлекает публику в подземных переходах, и ему бросают в футляр монеты, а он надевает темные очки, чтобы не было так стыдно, если все это государство допускает, значит ему нужно это, значит это в интересах государства, или в интересах тех, кто сегодня изрекает от имени государства?

-- Я думаю, ты несколько перегибаешь палку, -- мягко сказала А. -- Есть в жизни главное и неглавное. Главное для нас -- жить, как положено евреям, и нам, женщинам, тоже. Жить, как заповедано. И находить в этом радость.

Вместо роли громоотвода у нее вышла роль катализатора. Я сорвалась:

-- Прекрасно! Но хотела бы я посмотреть, как бы ты радовалась жизни и какие чувства испытывала бы, как еврейская женщина, если бы единственным источником твоих доходов было мытье чужих сортиров?

-- О! -- воскликнула А., смеясь. -- Я бы с удовольствием. Когда я прихожу к людям и вижу грязный туалет, мне хочется его тут же вымыть.

Все-таки она умная женщина, очень умная, свела все к шутке, надо бы и мне остановиться.

За столом молчали. Какой кошмар! К чему был весь этот пафос? Вся эта буря в стакане воды? Здесь -- для чего?

Нас встретили в этой большой гостеприимной семье добрыми улыбками и вкусной едой. Надо бы поесть, сказать "спасибо", погладить головки детей и распрощаться. И пожелать всего хорошего и здоровья детям -- на прощанье. А я?!

Спасти нас, вывести из электрического поля, в котором мы оказались, могло только чудо, и это чудо свершилось. В соседней комнате, где спал самый младший представитель этой семьи, как раз во время минуты молчания послышался шорох, мама мгновенно метнулась туда и вынесла на руках теплое от сна очаровательное существо, которое смотрело на наше сборище с подозрением и прижималось к маме пухлой щечкой. В этой худенькой хрупкой женщине было надежное для него укрытие.

Господи, какое счастье прижимать к себе родное здоровое дитя!

Электрическое поле рассеялось, гроза миновала.

Мы возвращались домой от их сына. На улице было душно и жарко. И трудно идти. Н.Н. даже остановился по дороге и присел на скамейку -- у него болела нога. Присел спокойно, молча, без жалоб, А. подошла к нему, они о чем-то тихонько говорили, мы подождали в сторонке. Н.Н. немного посидел и поднялся, мы пошли медленно.

С главной улицы мы свернули в переулок, что вел к их дому, и оказались возле большого красного здания. Н.Н. сказал, что здесь живет их вчерашний гость, вдовец, но А. никак не прореагировала на это и не предложила зайти. Может быть, ее беспокоила нога Н.Н. и она хотела, чтобы он скорее добрался домой и лег. К тому же все устали, и ни у кого уже не было сил.

Дома нас обдало волной охлажденного воздуха. Как здорово, что существуют умные приборы, и Н.Н. умеет задавать им программу. Приборы знали, когда мы вернемся, и приготовили нам приятную прохладную встречу. Нам в субботу работать нельзя, но на нас работать можно. Крутится же по субботам шарик, и светит солнце. Это Господь отлично все придумал.

Крутится шарик, работает кондиционер, падает за дома солнце. Я опять не сплю. "Я Н.Н. из города X. Шалом". Когда это было? Кажется, давным-давно. И целая вечность прошла с тех пор, как мы переступили порог их дома. О чем была передача? Да, я помню, о том, отдавать или не отдавать Голанские высоты. Н-ка дока и в этом вопросе...

Кажется, на этом я засыпаю.

x x x

Утром после короткого зыбкого сна я поднимаюсь с трудом. Выхожу на кухню, А. уже на ногах, она укладывает в баночки еду, делает бутерброды. Я смотрю удивленно.

-- Это еда для Н-ки. У него болит желудок. То, что дают на работе, ему есть нельзя, там все острое, а я беру то, что ему можно. Вот, если хочешь, помой мне огурчики -- для него.