Виктор Кин - По ту сторону

Сначала идти было невыносимо трудно. Хуже всего было ногам, появилось особое ощущение в коленях, будто кость трется в чашечке и скрипит. Это было страшно неприятно, и Безайс старался отогнать эту мысль. Чтобы избавиться от этого ощущения, он представил себе, как длинная вереница лошадей прыгает через канаву, и стал их считать. Сначала он никак не мог сосредоточиться и все время отвлекался. Досчитав до пятидесяти, он заметил вдруг, что девушка идет с трудом и тяжело дышит. Он снял руку с ее плеча.

- Теперь не надо, - сказал он. - Мне гораздо лучше.

И он пошел сзади них, путаясь и увязая в снегу. Иногда ему казалось, что он сейчас упадет. Тогда он останавливался, глубоко вбирал воздух и шел дальше. Постепенно он перестал чувствовать ноги ниже колен и шел машинально, как в бреду, он не ощущал даже усталости. Перед ним мелькали лошади, они подходили к канаве и прыгали, однообразно взмахивая хвостом и гривой. Он считал их шепотом, пока не пересохло во рту.

- ...на таком расстоянии. Но ведь это не самое главное, правда, Безайс? - услышал он голос Матвеева.

- Правда, - устало ответил Безайс. - Мне есть очень хочется.

Но тотчас же забыл об этом. Голос Матвеева доносился глухо, точно издали. После от этой ночи у него осталось воспоминание, что он шел бесконечно долго, один, по громадному снежному полю, шел вперед, ничего не думая и не зная.

Под утро стало теплей. Проснувшись, Безайс увидел лес, взбиравшийся высоко на гору, - смутно он помнил, что ночью они ходили туда собирать хворост и потом долго разводили костер смятой газетой. Небо затянуло облаками, и шел густой, крупный снег. По другую сторону рельсов круто возвышался голый утес. Сквозь падающий снег впереди виднелась глубокая лощина, на дне которой рыжим пятном лежало болото.

Он сидел на подстилке из хвойных веток и, опершись на локоть, с нетерпением наблюдал за чайником. Матвеев лежал с другой стороны костра и заботливо разглядывал царапину на руке, зажившую уже около недели назад. Варя сидела рядом, отскабливая ножом хлебные крошки и сор с куска ветчины.

Матвеев носил мешок на спине, и из вагона его выбросили вместе с мешком. В мешке был сахар, фунт ветчины, хлеб и чай. Это было совсем немного, и Матвеев предлагал разделить еду на три дня. Безайс после ночной дороги чувствовал волчий аппетит и с легкомыслием здорового человека настаивал на увеличении порции.

- Очень это хорошо, - говорил он, - морить человека голодом.

Но Матвеев уперся и не соглашался никак:

- Не валяй дурака, ты не маленький.

- Ну, хорошо, тогда я умру, - возразил Безайс.

Эта мысль ему понравилась, и он говорил о своей смерти с самого утра. Он показывал в лицах, как он холодеет на снегу и прощает их за все, а они ломают над ним руки и проклинают эту подлую мысль кормить его впроголодь. Потом он рассказал, как Матвеева мучит его черная совесть, а Варя рыдает и говорит, что никогда не сможет забыть этого молодого симпатичного блондина.

- Перестаньте, - сказала Варя. - Что это вы все время говорите о смерти? Я очень не люблю таких разговоров, мне становится немного страшно. Мне начинает казаться, что кто-нибудь и в самом деле умрет. Пойдите лучше за дровами. Они подходят к концу.

Идти за дровами мог бы, собственно, один из них, но они, точно по молчаливому уговору, поднялись и пошли вместе.

- Я отлежал ногу, - сказал Матвеев.

Они вошли в сумрак громадных деревьев, широко раскинувших в стороны тяжелые лапы. Вверху, сбивая снежную пыль, мелькнула рыжим комочком белка. В лесу было тихо. Безайс оглянулся на Варю и толкнул Матвеева.

- Какова? - спросил он.

- Да, - неопределенно ответил Матвеев. - Действительно.

- Ничего себе, а?

- Вот именно.

- Все на месте, - сказал Безайс, отламывая сухую ветку. - Заметил, какие у нее глаза? Глаза в женщине - это, брат, самое главное. Веснушки ее ничуть не портят, скорее наоборот. И тут, спереди, эта выставка.

- Ну, тут у нее немного.

- И очень хорошо, что немного. А тебе сколько нужно?

- Мне ничего не нужно. У меня свое есть.

Безайс снял шапку и отряхнул ее от снега.

- У тебя - да. Ты живешь как на полном пансионе. Мы только еще едем, а тебя там уже ждет, плачет и думает, что ты попал под поезд. Ты баловень судьбы. А я? Мне нигде ничего не отломится.

Он сделал снежок, бросил в Матвеева, но промахнулся.

- Скучает - может быть, но не плачет, - сказал Матвеев. - Она не из таких. Я видел, как она в общежитии вынула руками из мышеловки мышь и бросила ее коту. Сам я не боюсь мышей, это пустяки, но для женщины - это редкость. В ней нет ничего этого бабьего. О самых рискованных вещах она говорит спокойно и просто. "Я, говорит, знаю, почему мальчики любят девочек".

Он остановился и прищурил глаз, показывая, как она говорит.

- Да. "К чему, говорит, нам этот условный язык? Будем говорить прямо". О брат, ты сам увидишь!

- Ты готов, - сказал Безайс. - Она тебя пришила к себе. У тебя будет такой ангелочек, он будет кричать "уа-уа" и звать тебя папой.

- Как "пришила"?

- Да так. Ты женишься на ней. И так далее, и тому подобное.

- Ты ничего не понимаешь, Безайс. Это потому, что ты ее не видел. Она сделана из другого. Ты представляешь себе, что такое товарищеские отношения между мужчиной и женщиной?

- Представляю. Это для некурящих. Когда мужчина делает гнусное предложение честной женщине и получает отказ, он говорит: "Между нами будут товарищеские отношения". О, я знаю эту механику!

- Эх ты! Много ты знаешь! Можешь быть уверен, я отказа не получил. Товарищеские отношения означают, что мы не будем друг друга стеснять. Мы сходимся и живем, пока это не мешает нам, нашей работе, нашим вкусам. А если мешает, - то очень просто: "Вам направо? Ага. А мне налево". Только и всего.

- Сколько же лет ты думаешь с ней прожить?

- Не знаю. Может быть - сто.

- Это кто же заговорил о таких отношениях?

- Заговорила она. Но я с ней согласился.

- Меня, - сказал Безайс, - удивляет эта штука. Мне кажется, я бы обиделся. Только вы успели объясниться, поцеловаться и все такое, как сразу заговорили о том, что будете друг друга связывать, стеснять, надоедать. И начали придумывать, как бы, в случае чего, разойтись потихоньку. Тебе это нравится?

- Это просто сознательное отношение к вещам. И я и она - мы знаем, что такое любовь и для чего она. Мы сходимся, как разумные люди, и обсуждаем наше будущее. А тебе хотелось бы этакую восторженную бабищу со слезами, с клятвами, с локонами на память и весь этот уездный роман?

Безайс помолчал.

- Черт его знает, чего мне хочется, - сказал он нерешительно. - Но, кажется, я был бы не прочь, чтобы она немного - самую малость - поплакала и назвала меня ангелом. Но вот на чем я настаиваю, так это на том, что когда я ей признался бы в любви, то чтобы она покраснела. Пусть она относится к любви сознательно и все знает. Но мне было бы обидно, если б я ей объяснялся в любви, а она ковыряла бы спичкой в зубах и болтала ногами. "Ладно, Безайс, милый, я тебя тоже люблю". Словом, пусть девушки будут передовые, умные, без предрассудков, но пусть они не теряют способности краснеть.