Константин Станюкович - Из воспоминаний сельского учителя

— Предостойная история! Надо вам сказать, что Бизюкину страх хотелось в председатели управы попасть, — говорит г. Поспелов. — Что делать? Как попасть? Так вот, видите ли, задумал он банкет устроить. Собрались. Обед, сервировка и всё такое… чудо; деликатес! После холодного шампанское, шампанское… Так и так, — го­ворит Бизюкин, — нынче самоуправление self-government, [1] Самоуправление ( англ. ) мы, господа дворяне, покажем, что достойны…» — «Покажем! — заревели все, — покажем!..» А за соусом опять Клико… Нечего сказать, упились, да тут же и по­решили всем клиром Бизюкина выбрать в председатели. Вот она какова сторонка-то!.. — завопил Аркадий Васильич.

— А историю Рахначевой слышали? — снова закудах­тала г-жа Поспелова.

— Нет-с.

— Когда вы будете писать, то так и напишите, что это грубая дама… Можете ли себе представить, я у нее с визитом была, а она приняла меня, вы думаете, как?.. Извините за выражение, в юбке… в одной юбке… каково это?

Долго еще продолжалась наша беседа в том же тоне. То г. Поспелов рассказывал о том, как господа дворяне подрались в клубе, то г-жа Поспелова напевала о том, как та или другая помещица кладет леденцы для испы­тания лакейской нравственности. Ребенок сидел с нами и слушал эти веселые историйки. Наконец пришел лакей и доложил, что обед подан.

За обедом шел подобный же разговор, и хотя г. По­спелов и продолжал говорить прислуге «вы», но раз взгля­нул на Филю таким взором, что — побьюсь об заклад — если б не мое присутствие, то Филя был бы выруган.

— Ну, прощайте, Константин Михайлович, да нас не забывайте… Приезжайте опять, мы вам опять много чего расскажем; а сегодня времени мало… Прощайте! — про­вожали оба супруга, когда я садился в тарантас, чтобы ехать назад в Чеярково.

— Жаль, что мало побыли. Вы бы увидали, что я че­ловек истинно гуманный. Опишите же наших хорошенько. Прощайте!

Кучер хлестнул лошадей, и тарантас покатился из гостеприимной усадьбы нарядкинского барина. Мне тогда живо вспомнился рассказ Андроныча о порубке леса, и я искренно расхохотался, вспомнив, как г. Поспелов го­ворил Филе «подайте» и «скажите».

После мне пришлось узнать, что достойные супруги распускали про меня самые невероятные слухи господам дворянам. Эти слухи разрослись до того, что спустя две недели после посещения моего сельца Нарядкина ко мне зашел Андроныч и сказал:

— А что про тебя говорят, Костентин Михалыч!

— А что?

— Бизюкинский мужик сказывал, что к Бизюкину к самому приезжал нарядкинский барин и, слышь, ска­зывал, бытто ты возмущать сюда хрестьян приехал. Ска­зывают, что Бизюкин-то сам хрестьянам сказывал, что вы, мол, хрестьяне, не слухайте чеярковского вучителя! Он, мол, чужой веры и противу господ ратует.

Я успокоил Андроныча, однако поспешил узнать, на­сколько справедливы эти слухи. Оказалось, что это по­старались господа Поспеловы… Нечего сказать, удружили было мне… Особенно чеярковский пономарь старался поддерживать подобные слухи и раз даже пришел ко мне с такою речью:

— Вам бы отсюда ехать, господин учитель…

— К чему?

— Потому слухи о вас предосудительны… будто вы мутить приехали. Конечно, никто этому не поверит, толь­ко «мужик глуп».

Я поблагодарил за совет и, сказав, что не уеду от­сюда, очень рассердил советчика, который и подводил всю эту музыку только для того, чтобы самому стать чеярковским учителем.

С весной на селе появилась большая забота. Ожидали приезда чиновника за сбором податей и недоимок. Андро­ныч частенько сердито покрякивал и, вздыхая, говорил:

— Пять рублев взыску. Где по нонешним временам взять их? О господи!

В чеярковском кабаке ходуном ходил шумный говор:

— Слышали, робя, чиновник, сказывают, едет? Ты, Микитич, готовь мошну-то!

— А ты нешто припас?

— Отколь припасешь?.. Скажем, братцы, что нету…

— Ловок сказать-то, — заметил кто-то в толпе.

— А пошто?

— А никак у тебя бока целы, божий ты человек?

— Целы-то целы…

— То-то же. Нешто царский чиновник терпит? Он те обручики железные, да и шабаш! Не-е, братцы, видно коровушек придется решить.

— Без них какое житье!..

— А решись!.. Кабы миром не платить… что́ с мира возьмешь, а то в одиночку беда!

— И то беда… Ох ты жисть-жистюшка! — вздыхали чеярковцы…

Долго еще они толковали, как с чиновником быть, и разошлись из своего клуба хмурые, понуря головы… Шли они по избам и там срывали сердце на бабах… А бабы, когда им приходилось плохо, «срывали сердце» на маль­цах, давая им подзатыльники и тукманки, от которых рев и плач раздавался в избе, словно аккомпанемент груст­ному мотиву, что лежал у всех на сердце…

Наконец, приехал чиновник… Погнали мужиков в во­лостное правление.

Там сидела небольшая сухощавая фигурка с желто­ватым лицом, наклонившимся над списками, где пестрели самые разнообразные имена. А у дверей толпилась целая куча крестьян. Одни как-то сосредоточенно глядели в зем­лю, словно там хотели вдруг увидать трешницу, которую надо отдать в царскую казну; другие переминались с ноги на ногу, щипля в руках шапки, точно в них самая суть сидела; третьи охали и повторяли промеж себя: «Три рубля сорок четыре…» — «Рупь двенадцать!..» — «Чудны дела твои, господи!».

— Алексей Иванов! — раздавался голос из другой комнаты.

Тщедушный мужичонко, из себя на сморчок похожий, вышел из толпы и нерешительно направился к дверям в комнату, где сидел чиновник. На пороге он перекре­стился и поклонился чиновнику.

— С тебя следует пять рублей восемьдесят копеек… Принес?..

— Ва…ва…ше васкобродие, со всем моим, пытому за­всегда… Только, господи!.. Вот те бог!..

— Ежели к завтрашнему дню не будет, корову про­дам… Слышишь?..

— Ваше привосходительство!.. не погубите!..

И сирый мужичонко так-таки и повалился в ноги.

— Ну, ступай, ступай! — сердито заговорил чинов­ник. — С меня тоже спрашивают… Даю еще льготы день; чтобы в воскресенье были деньги.

Пот градом катился с Алексея Иванова, и он, ров­но бы полуумный, вышел из комнаты чиновника… Глаза блуждали, волосы растрепались…

— Ай благ?.. — шёпотом спросил его кто-то. Но му­жичонко не отвечал… Он только отчаянно мотнул рукой.

— Тимофей Кравчин! — снова раздался голос чиновника.

Из толпы вышел коренастый, здоровый мужик с умны­ми, бойкими глазами.

— С тебя следует девять рублей пятьдесят две ко­пейки… Принес?..

— Нет, не принес! — отвечал просто, но с достоин­ством, Кравчин.

Чиновник поднял глаза и вскричал: I

— Что-о-о?

— Не принес, мол, докладываю, васкобродие… потому нету… Сами понимаете… Хлебушка нет, не то что не­доимку платить…

— Ежели ты не принесешь в воскресенье, всё у тебя в доме продам!