Маруся Климова - Голубая кровь

"Мама, - спросила Маруся, - а где же режиссер?" "Сейчас позову, - мама вышла из комнаты и закричала: "Володя, Володя, иди сюда!" В комнату вошел толстый человечек с большой лысиной и черными глазами навыкате. Он подошел к Марусе и Анеточке и сел рядом с ними на диван. "Ну что девушки, мечтаете стать актрисами?" Марусина мама сказала: "Они тут тебе подготовили стихи. Послушай, пожалуйста" Володя тяжело вздохнул и сказал: "Ну что ж, я вас слушаю." Маруся встала посреди комнаты и прочитала стихотворение "Итальянец". В комнате верхний свет не горел, включена была только настольная лампа. Маруся старалась читать с выражением, она воображала себе этого итальянца, какой он бедный, лежит и умирает на снегу, и сам такой красивый. Мама ей пыталась объяснить смысл этого стихотворения, но Маруся ее не слушала, ей всегда было скучно, когда мама что-то говорила. Когда Маруся закончила, она заметила, что Володя внимательно рассматривает ее ноги. "Ну что ж, а теперь вы", - сказал он после небольшой паузы. Встала Анеточка. Она читала очень красивое стихотворение, Маруся оно очень понравилось. Анеточка читала томно и красиво, она вся изгибалась и клонилась то вправо, то влево. Когда она закончила, режиссер, казалось, спал. Он опустил голову на грудь и прикрыл глаза. Но как только она замолчала, он встрепенулся и зевнул. "Вот что я вам скажу, девушки, - заявил он, - это ваше стихотворение - он обернулся к Марусе, - вы читаете очень недурно, из вас может выйти неплохая характерная актриса. Но не героиня, нет... - он с сожалением посмотрел на свой рукав, где было пятно. - А вам, милая девушка, я скажу вот что: вы хотя бы знаете, что такое Аи?" Анеточка вся покраснела и кивнула. "Ну и что же это?" "Вино, - прошептала Анеточка. "А-а-а, вино! А вы его пили? Вы его видели? Так как же вы можете читать про то, что вы не знаете и никогда не видели и не пробовали! Да еще и вообще все это, - он сделал рукой странный жест, как будто что-то отряхнул, - все эти чувства ведь вам еще не известны? Или я ошибаюсь, и вы в столь нежном возрасте уже знаете все эти нюансы?" Анеточка стояла красная, как рак, и растерянно молчала. "Мне мама посоветовала", - пролепетала она. "А, мама! Но вы же должны сами выбрать себе что-то, более подходящее вам по возрасту, и вообще... - он устало махнул рукой и встал с дивана. - Вы хотите быть героиней. Это не так просто, уверяю вас!" С этими словами он вышел. Анеточка тогда осталась ночевать у Маруси, потому что ее родители уехали на дачу, и она боялась ночевать одна. Когда все заснули, и в квартире погас свет, Анеточка позвала Марусю к себе, приподняв простыню. Маруся встала и легла к ней в постель, там они довольно долго обнимались и целовались, и Марусе это очень надоело. Потом она ушла к себе и заснула. А рано утром Анеточка разбудила ее. Она рыдала. Маруся ничего не могла понять, что такое могло случиться за ночь, что так ее расстроило. Анеточка жестами звала ее к своей кровати, приглашая Марусю подойти и посмотреть. У Маруси мелькнула мысль, что Анеточка снова хочет лечь с ней в постель, и она решила отказаться под предлогом того, что скоро встанут родители. Но когда она подошла, Анеточка стыдливо приподняла простыню, и Маруся почувствовала отвратительный запах и увидела что-то коричневое, размазанное по простыне. "Какой ужас, какой ужас, - сквозь слезы повторяла Анеточка. - что же теперь будет! Какой позор!" Маруся очень удивилась, но не хотела обижать Анеточку. "Ничего, - сказала она. - родители пока спят, давай я постираю." Ей было очень странно, как это Анеточка могла обкакатъся, ведь она уже совсем не маленькая. "Нет, нет. - сказала Анеточка, - я сама." Маруся проводила ее в ванную, включила там горячую воду, и Анеточка долго стирала простыню. А потом Маруся зажгла газ, и они сушили простыню над газом. Анеточка уже повеселела, она хихикала и лукаво посматривала на Марусю. Маруся потом никому не рассказывала об этой истории, она осталась для нее загадкой. После этого Маруся довольно часто приходила к Анеточке в гости. Марусе очень нравилось, что у Анеточки так красиво и разные заграничные игрушки. На дверях в квартире Анеточки была решетка и еще вторая дверь, железная. Маруся однажды спросила маму, почему у Анеточки есть разные игрушки, а у Маруси нет. Мама стала очень ласково рассказывать, почему. Что, может быть, если отец поедет за границу работать, он тоже будет привозить ей такие же, и отца уже несколько раз собирались туда послать, но каждый раз все срывалось. В то время он уже не плавал, а преподавал в училище.

Там в Москве была какая-то женщина, через которую проходили документы, и она нарочно задержала документы отца, а вместо него послали кого-то другого, из Одессы. Потом к ним в гости приезжал сын этой женщины, он собирался поступать в училище, и отец Маруси должен был ему в этом помочь. Сын был очень черный, как будто крашеный, брюнет, в вышитой рубашке с цветочками, и очень подробно рассказывал за столом, что его не берут в армию, потому что у него одно яичко куда-то там не опустилось, и требуют, чтобы он лег на операцию, и все повторял: "Я добровольно под нож не лягу!" Потом он стал приводить к ним в квартиру разных девок и еще отвратительного типа, крашеного блондина. Все это ужасно раздражало марусину маму, но она терпела, потому что думала, что, может, все же отец наконец-то поедет за границу. Но сын в училище не поступил, он вообще ничего не знал, и на экзамене не смог сказать ни слова. Он думал, что его все равно возьмут, но не взяли, и его мама была очень недовольна. Она звонила из Москвы и разговаривала с марусиным отцом и тот, очень раздраженный сказал ей, что ее сын болван. "Ах так! Ну хорошо же!" - сказала та и бросила трубку. На этом все и кончилось.

x x x

"Паспорт я получил довольно быстро. Теперь я стал Шуман Павел Владимирович, еврей. И фамилия как раз пригодилась, а приглашение у меня уже было, мне его прислал Эдвин, и я сразу полетел в ОВИР, там у меня знакомая, я столько ей подарков передарил, и она за это меня всегда принимает без очереди.

Потом все было как во сне, когда я прилетел в Германию, господи, я прямо соскучился, как будто на родину прилетел, я сразу пошел в контору меня Гюнтер отвел - и я подал документы, что хочу остаться, что в Советском Союзе меня травят за то, что я еврей, и не дают мне спокойно жить и работать. Я написал, что у меня там не было даже квартиры, и я ютился на разных чердаках и в подвалах. Они мне, как еврею, это мне тоже Гюнтер сказал, должны будут потом предоставить квартиру, причем недорогую, а пока меня поселят в лагере для беженцев. Тут меня бесплатно кормили, учили немецкому языку и даже выдавали по две марки в день! Как хорошо, что я вовремя успел! Конечно, жил в этом лагере я не долго, честно говоря, там мне не очень понравилось, кругом одни евреи, и я переехал к Понтеру, только каждый день приходил туда, ел и получал свои две марки. Там, конечно, были настоящие евреи, хотя, если честно, по-моему; они были такие же, как и я. Настроение у всех было бодрое, и хоть и была плохая погода - дождь, ветер, но мы все равно радовались. Ведь нам дадут квартиры, а так-то, своим горбом, ее хрен заработаешь. Сейчас у них тут и гудроны, и советские рыла, кого только нет, и какие-то черножопые еще, и всем нужно где-то жить. А чтобы получить квартиру; я бы и негром стал, не то, что евреем. Здесь в Западном Берлине, кстати, один еврей из Одессы здорово поднялся, он открыл свой магазин, даже двухэтажный, и продает там всякую аппаратуру на втором этаже, а на первом стоит его жена и говорит со всем по-русски, потому что в этот магазин ходят только русские, иногда поляки. На первом этаже она продает разное тряпье и косметику, которой, по-моему, тоже кто-то уже успел попользоваться. Но все равно покупают, потому что у него гораздо дешевле, чем где-нибудь еще. Как я ему завидую! Ну вот; у меня, вроде бы, все складывается не так уж плохо. Я даже и не ожидал. Ну конечно, у меня здесь много знакомых, но я думаю, что это просто мне так повезло.