Якуб Колас - На росстанях

Лукаша в селе любили. Он был хорошим пастухом и веселого нрава человеком. Носил он длинную, порыжевшую от солнца суконную свитку, старательно залатанную. Утром, чуть свет, Лукаш снаряжался в поход, надевал свитку, вешал через плечо торбу с провизией, брал искусно сделанный длинный кнут на коротком увесистом кнутовище, кнут сажени три длиной. Прикрепленный к кнутовищу железным кольцом и петлями из сыромяти, этот кнут начинался с толстенной, как уж, специально свитой веревки. Постепенно веревка становилась тоньше и заканчивалась тоненьким пеньковым хвостиком с десятками узелков. Лукаш Левченко в совершенстве владел этим своеобразным оружием. Он так мастерски щелкал своим кнутом, что издали казалось, будто кто-то стреляет из пистолета. При помощи этого оружия Лукаш держал в повиновении свою "рогатую паству", так называл он стадо.

Снарядившись надлежащим образом, Лукаш подходил к крайнему крестьянскому дворику, откуда и начинал собирать стадо. Он разматывал кнут, занимал такую позицию, с которой сподручней было щелкнуть, принимал наиболее удобную позу, набирал полную грудь воздуха и громко, протяжно кричал:

- Выгоня-я-я-яй!

Это был не просто крик, не обычный возглас, - нет, это была своего рода мелодия, музыка, которая прежде всего радовала и веселила, как артиста, самого Лукаша. И никто так, как Лукаш Левченко, не мог вывести это "выгоня-я-я-яй", хотя многие старались подражать ему. Услыхав Лукашово "выгоняй", хозяйки торопливо выбегали из хат, открывали хлевы и выпускали коров. Лукаш распахивал калитку, корова выходила на улицу. А чтобы она не забывала, что над нею есть недреманное око, Лукаш щелкал кнутом. Корова, если она была молодая и резвая, весело взбрыкивала и бежала по улице, а к ней присоединялись другие коровы, бычки и телушки. Минут через десять вся Лукашова "рогатая паства" собиралась в шумное, разноголосое стадо, медленно и степенно шествовала по улице в поле. Пока Лукаш не выходил со стадом из села, он не переставал для острастки щелкать кнутом и время от времени выкрикивать "выгоня-я-я-яй", хотя нужды в том уже не было. Ему просто нравилась музыка этого пастушьего возгласа в его, Лукашовом, исполнении.

В это утро, собрав "рогатую паству", Лукаш, как всегда, проходил с нею мимо школы и волости. И здесь ему захотелось еще раз на прощание с селом крикнуть "выгоняй". Он остановился посреди улицы, между волостью и школой, запрокинул голову и гаркнул вдохновенно, протяжно, с музыкальными переливами: "Выгоня-я-я-яй!" Нужно сказать, что перед этим, когда Лукаш был еще довольно далеко от волости, его зычный голос нарушил сладкий утренний сон писаря.

- Вот горланит, гад! - проворчал разбуженный писарь. - Ну и горло! Чтоб оно у тебя опухло!

Но тотчас же все стихло. Писаря снова начал смаривать сон. И вот в этот самый момент Лукаш и гаркнул свое богатырское "выгоняй", стоя посреди улицы. Писарь даже подскочил на своей постели, словно его кольнули шилом. Какая наглость - так горланить под окнами квартиры писаря! Не раздумывая о том, что будет дальше, он сорвался с постели босиком, в одной сорочке. Накинув на плечи белое пикейное покрывало, писарь, как тигр, выскочил на крыльцо.

- Что дерешь тут горло? - грозно набросился он на Лукаша. - Кричи в поле, а не под окнами волостного правления, чтоб у тебя пуп треснул, сволочь ты!

Пока писарь выбегал на крыльцо, Лукаш отошел еще шагов на десять от волости, двигаясь за стадом. Увидав Василькевича на крыльце, без штанов, прикрытого одеялом, Лукаш только ухмыльнулся, довольный тем, что привел писаря в такую ярость, - вот что значит Лукашово "выгоняй"! На ругань писаря он добродушно отозвался:

- Дай боже пану писарю такой крепкий сон, как мой пуп. А что касательно сволочи, то сволочь - царю помочь.

Василькевич бросил на Лукаша искрометный взгляд и повернул в свою спальню, не снимая с плеч одеяла. Подпаски посмотрели на Лукаша, переглянулись и захохотали. Лукаш подмигнул им и с видом победителя щелкнул кнутом.

Лобанович проснулся еще тогда, когда Лукаш был на другом конце села. Он вслушивался в голос пастуха-дворянина. А тот медленно приближался со своим стадом, покрикивая "выгоняй" и пощелкивая кнутом. Когда послышался глухой топот коровьих копыт, учитель поднялся с постели и подошел к окну, чтобы посмотреть на веселого Лукаша. Лобанович однажды встречался с пастухом, и ему понравился этот беззаботный, веселый, добродушный человек. Лукаш любил выпить и за чарку горелки готов был служить верой и правдой. Он не видел учителя в тот момент, когда в последний раз выводил свое "выгоняй", не догадывался, что за ним следит Лобанович, который был свидетелем ярости писаря. Как только Василькевич скрылся за дверью своей квартиры, учитель открыл окно и позвал Лукаша. Пастух подбежал. На его лице блуждала лукавая улыбка.

- Ну, брат Лукаш, и голос у тебя! Как труба иерихонская! Даже писаря с постели поднял.

- Не понравился писарю мой голос, - ответил Лукаш и засмеялся.

- А ты наплюй на это. Вот тебе двадцать копеек на чарку, а завтра утром ты снова тут покричи. За каждое твое "выгоняй" буду давать по двадцать копеек.

- Будет сделано! - весело ответил Лукаш, беря двугривенный.

На следующий день Лукаш снова остановился посреди улицы, на этот раз ближе к квартире учителя, и сколько было силы закричал:

- Выгоня-я-яй! Панич, выгоня-я-яй! - и несколько раз щелкнул, как из пистолета, кнутом.

Лобанович подбежал к окну и дал Лукашу обещанные двадцать копеек. Так повторялось несколько дней подряд. Писарь, как видно, догадался о заговоре и на крыльцо больше не выбегал.

Раз в году Лукаш имел одну привилегию: в день святых апостолов Петра и Павла он мог делать все, что захочет, - мог выгонять скотину, а мог и не выгонять. Таков был обычай в Верхани. Но если Лукаш выходил в этот день на работу, каждый двор одарял его хлебом, мясом, салом, яйцами, сыром, а кое-кто давал ему при этом еще немного медяков. Лукаш, конечно, обходил свою "парафию", собирал стадо и принимал добровольную дань. Выгнав из села скотину, Лукаш поручал стадо подпаскам, а сам продавал собранное добро, весь день угощался горелкой, угощал людей, ходил по селу и пел песни. И люди уступали ему дорогу. В этот день Лукаш был неприкосновенным лицом.

XV

Лобанович, хотя и не очень часто, все же встречался с Иваном Антипиком. Но не было еще случая, чтобы они открыто, по-приятельски поговорили друг с другом. Антипик - человек прозаический, практического склада характера. Вся его жизненная философия и мудрость заключалась в том, чтобы жить спокойно, тихо и сытно. Специального учительского образования у него не было, окончил он какую-то малоизвестную сельскохозяйственную школу, но это не мешало ему гордиться своим учительским званием и своим образованием. По существу же человек он был невредный. В жизни руководствовался он одним основным правилом: "Не трогай ты меня, и я тебя не трону". Лобановичу хотелось ближе познакомиться с ним и заглянуть в тайники его души, но все не было удобного случая. Антипик как бы предугадывал замыслы своего соседа в старался уклониться от какого бы то ни было открытого и откровенного разговора. Днем его почти никогда не было дома, а возвращался он поздно. Но однажды вечерком Антипик зашел к Лобановичу. Каким-то образом он узнал, что мать Лиды Муравской собирается заехать к учителям и пригласить их в гости к себе по случаю того, что Лида и Коля окончили школу.