Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Калмыкова. Переломи своё детское самолюбие, пора!

Шура. Я хочу скорее понять всё и работать, как ты.

Калмыкова. То, что я понимаю, я понимала почти двадцать лет. И — не скажу, что уже всё поняла. Я предупреждала: тебе будет трудно. Ты мало читаешь и вообще… плохо учишься. У меня складывается такое впечатление: ты хочешь идти не с пролетариатом, а впереди него.

Шура. Неправда!

Калмыкова. Боюсь, что правда. Впереди пролетариата — позиция Ленина и подобных ему. Подобных — немного, единицы, и каждый из них прошёл долголетнюю школу тюрем, ссылок, напряжённой учебы…

Шура. Не сердись. Мне кажется, что ты и Яшка смотрите на меня как на временную полезность.

Калмыкова. Ну… Всё — временно! Прощай, я тороплюсь. Подумай о себе, Шурка. Ты — хороший, волевой человек, ты можешь быть очень полезной, но — нужно образумить волю. Иду.

Глафира. Выпили бы чаю…

Калмыкова. Спасибо, Глаша, некогда. Вот — булку возьму. И — сахару.

Шура. Возьми весь.

Калмыкова (усмехаясь) . Не великодушничай. (Ушла) .

Рябинин. Значит — так: стишки — к чертям собачьим! Сам сообрази: зачем печатать вредную ерунду, если можно её не печатать? И никаких статеек об этом блаженном болване — не надо. Так и скажи Тятину. Беги. Ну-с, теперь хлебнём чайку… (Шуре.) Угощайте!

Шура. Пожалуйста…

Глафира. Вот — поешьте сначала. Водки выпьете?

Рябинин. Очень выпью! Редчайшая жидкость. И — даже ветчина? И горчица? Вполне Валтасаров пир!

(Шура взволнованно ходит. Рябинин, взглянув на неё, подмигивает Глафире, та неохотно усмехается.)

Глафира. Кушайте. (Пошла за водкой.)

Рябинин. Нацеливаюсь. Вот докурю и начну. (Шуре.) Хороший старикан — Донат! Прозрачный старикан. Продумал, пропустил сквозь себя кучу вреднейшей ерунды и — достиг настоящей правды. Во Христа веровал, в хозяев и царей, во Льва Толстого. «Для бога жил — толка не вышло, говорит, теперь попробую для бедных людей жить». Простой егерь, испытал власть помещика. Воля у него была к правде, и взнуздал он волю отлично! (Шура подошла к столу, села. Глафира принесла водку.) Хорошо он с молодёжью говорит, с рабочими. Самые трудные мысли от него легко входят в людей. (Указывая пальцем на Глафиру, Шуру, на себя.) Ты — сработал, я — купил, ей — продал, кто нажил? Я нажил! Ловко?

Шура. Этому учит Маркс.

Рябинин. Не только этому и не совсем так, но — именно это надобно понять прежде всего.

Глафира (вполголоса) . Таисья идёт.

Шура. Ах… чёрт!

Глафира. Вы при ней поосторожнее.

Рябинин. Соображаю.

Таисья. Темно как!

Рябинин. Мы освещаемся мыслями, беседуем.

Таисья. А вы кто будете?

Рябинин. Водопроводчик. Молодая хозяйка чай пить пригласила меня.

Таисья. Александра Егоровна не хозяйка, хозяйка-то — Варвара, старшая сестра её.

Шура. Нижний этаж — мой и матери.

Рябинин. Так. Значит, ошибся я? Ну, что же? Теперь, заметно, молодёжь собирается хозяйничать везде, вот я и ошибся.

Таисья. Это — которая развращённая молодёжь-то, у которой ни бога, ни царя.

Рябинин. Вот что-о? А вы, значит, в бога верите?

Таисья. Конешно. А ты — нет, что ли?

Рябинин. Я как-то так… Неудобно как-то верить, бог у нас… сомнительный! Незаконнорождённый будто…

(Шура усмехается.)

Таисья. Ну, что это ты говоришь!

Рябинин (размышляет) . Выдали девушку за старика Иосифа, а родила она как будто от архангела Гавриила…

Таисья. От бога-отца — что ты!

Рябинин. Да ведь он — бесплотен, бог-отец-то! Мы о Христе говорили, о боге, который пил, ел, по земле ходил. В местах, откуда я родом, на незаконнорождённых нехорошо смотрят. А у вас как?

(Шура хохочет, Глафира шьёт, наклонив голову.)

Таисья (ошеломлена, переходит на «вы») . Лысый вы, а… какое еретическое говорите!

Рябинин. Ну, что же особенное сказал я? Думаешь, думаешь… Все твердят: бог, бог, — а друг на друге верхом ездят.

Таисья. Бог… незаконнорождённый! Страшно слушать. В такое лютое время…

Рябинин. По-моему, в такое время надобно бесстрашным быть.

Таисья. Страшные вы все! Даже и старики. Будто не русские. Русские-то смирные.

Глафира. Это — смирные перетряхнули монастырь-то ваш?

Таисья. Там — солдаты были, они — с голода!

Рябинин. А если б голодные рабочие были?

Таисья. У рабочих-то ружей нет.

Рябинин. Значит — за малым дело, за ружьями? Так что, если голодный народ достанет ружья да потревожит сытых, богатых…

Таисья. А — мне что? У меня ничего нет. И не будет.

Тятин (входит) . Игуменья приехала.

Шура. Чего же вы испугались?

Тятин. Я сообщаю неприятную новость.

(Таисья быстро уходит.)

Рябинин. Это — знаменитая Меланья?

Глафира. Да.

Рябинин. Может — мне уйти, а?

Шура (горячо) . Почему?

Глафира. Таисья скажет игуменье…

Шура. Ну, и что же?

Рябинин. Что — скажет? Я — водопроводчик.

Тятин. Это — для детей. Она, вероятно, видела вас где-нибудь.

Рябинин. Значит — исчезнуть надобно? Эх, чёрт… А Донат сказал, что у вас ночевать можно…

Шура. Можно, можно! Глаша — на чердаке, да?

Глафира. Там — хорошо, только не топлено.

Рябинин (Шуре) . Ну, решайте: уходить или оставаться.

Шура. Оставаться! Послушайте, вы — замечательный! Я не думала, что вы такой хитрый, весёлый… такой простой… как шар! Я…

Рябинин (Тятину) . Расхвалила, точно покойника…

Шура. Страшно рада, что вы такой!

Рябинин. И я рад, что не хуже.

Глафира. Пойдёмте. Я вам кушать туда принесу.

Рябинин. Минуточку. Товарищ Тятин, — листовку вы написали слишком мягко да и вычурно! Ведь это — не для студентов. Надо писать так, чтоб малограмотный понял и безграмотному смог всё точно рассказать. Чуете? И — вот что. Этот ваш — Любимов, что ли? — дрянь! Он — кто? Студент?

Тятин. Коммерческое училище кончил.

Рябинин. Дрянь. На лесопилке какой-то попик, замухрышка, выступал, очень злой, так ваш приятель…

Тятин. Он не приятель мне.

Рябинин. Ну, — всё равно! Он предложил мне пристрелить попа. Спрашиваю: зачем? Для возбуждения храбрости, говорит. Вот, — свинья! Для возбуждения храбрости, идиот! Вы его отшейте, нам таких — не надо! Обязательно — к чёрту! К эсерам… Ну, я готов на чердак… (Уходит с Глафирой.)