Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Таисья. Ничего. Хороший. С волосами-то красивее был. Хороший и без волос. И говорит обо всём очень понятно. (Вздохнула.) Только всё не так говорит.

Глафира. Разговаривай с ним почаще, он тебя добру научит.

Таисья. Ну, я не дура, знаю, чему парни девок учат. У нас, в прошлом году, две послушницы научились — забеременели.

Глафира. И тебе, девушка, этого не миновать. Любовь людям в корень дана.

Таисья. Про любовь-то в песнях вон как горько плачут. Побаловал да убежал, это не любовь, а собачья забава.

Глафира. Характерец у тебя есть, ума бы немножко.

Таисья. Ума с меня хватит.

(Донат и Пропотей — в деревенской сермяге, в лаптях, подстригся, неотличим от простого мужика, угрюмо озирается.)

Донат. Садись.

Таисья. Преобразился как! Фокусник.

Пропотей. При девке этой не стану говорить, она игуменье — наушница.

Таисья (озлилась) . Я — не девка, жулик! И — не уйду! Выслушаю всё и скажу игуменье, скажу! Она тебе задаст…

Донат. Ты, девушка, будь умницей, — уйди! И ты, Глаха…

Глафира (строго) . Идём, Таисья.

Таисья. А я — не хочу. Мне велено за всеми присматривать, всё слушать. Выгоните меня, — я ей скажу: выгнали, значит — секреты были против неё.

Донат (ласково) . Милая! Чихать нам на твою игуменью. Ты — сообрази: люди — царя прогнали, не побоялись, а ты их игуменьей стращаешь, дурочка! Иди-ко…

Глафира. Не дури. Ты — что? Для игуменьи живёшь?

Таисья. А — для кого? Ну, скажи? Вот и сама не знаешь.

(Лаптев в дверях.)

Пропотей. Мала змея, а — ядовита.

Донат. А вот и Яша! Ну — попал в свою минуту! Вот, человек этот…

Лаптев. Как будто я его знаю…

Пропотей. Знать меня — не диво. Я, как пёс бездомный, семнадцать лет у людей под ногами верчусь…

Донат. Это — Пропотей…

Лаптев. Блаженный? Та-ак… Ловко, дядя, ты ерунду сочиняешь!..

Пропотей. Это — не я. Это — один попик из пригорода, пьяница. Осипом звать. Гусевод — знаменитый…

Лаптев. Ну, наверно, и сам сочинял?..

Пропотей. Сначала — сам, да не больно грамотен я. С голоса учился… стихам-то. В ночлежках, в монастырях…

Донат. А чем раньше занимался, до блаженства?

Лаптев. До дурачества?

Пропотей. Коновалом был. И отец у меня — коновал. Его во втором году харьковский губернатор засёк… выпороть велел, у отца на пятый день после того — жила в кишках лопнула, кровью истек. Я-то ещё раньше, года за три, во святые приспособился. Вот что… не знаю, как вас назвать?

Донат. Люди.

Лаптев. Граждане.

Пропотей. Вы — беды мне не сделаете?

Донат. Ты — не сомневайся, рассказывай!

Пропотей. Мне бродяга один, дьякон-расстрига, посоветовал: «Люди, говорит, глупы, к ним на боге подъезжать надобно, да понепонятнее, пострашней, они за это и кормить и поить легко будут». Ну… Оказалось — верно: глупы люди, да так, что иной раз самому за них стыдно бывало. Да и — жалко. Живёшь сыт, пьян, нос в табаке, копеечки в руке, а вокруг — беда! Когда брюхо полно, так всё — всё равно. (Говорит всё более густо и угрюмо.) Однакож всё-таки… совесть-то скорбит. Я всю Россию из края в край прошагал, и везде беда, эх какая! Льётся беда, как Волги вода, на тысячи вёрст по всей земле. Облик человечий с людей смывает. А я, значит, блаженствую, стращаю. Столкнёшься с кем поумнее, говоришь: что ж ты, мать твою… извините!

Лаптев. Ничего! Дуй, словеса знакомые.

Пропотей. Привык с мужиками. Говаривал нередко: долго терпеть будете? Жги, дави всё вокруг! Теперь вот начинается что-то. И надоело мне блаженным быть.

Лаптев. Так.

Донат. Стращал, стращал людей, да и сам испугался.

Пропотей. Вроде этого. Хоша бояться мне как будто нечего, я — битый козырь, на мне уж не сыграешь, они — хотят сыграть. Вот я к тебе… к вам пришёл. (Донату.) Меня сейчас очень привлекаете вы доверчивостью вашей к людям. Я на кирпичном заводе два раза беседу вашу слышал. И вас, товарищ, слышал на мельнице Троерукова, на суконной у Достигаева, в городском аду. Замечательно внятно говорите с народом. Ну, и господ слушал…

Лаптев. А они — как? Нравятся?

Пропотей. Что скажешь? Конечно, может, и господам стыдно стало. Однако они свои сапоги на мои лапти не променяют.

Лаптев. Это — едва ли! Ну, а какое у тебя дело нам?

Донат. Дело у него есть. Ну-ка прочитай…

Пропотей (встал, согнулся, достаёт бумагу из-за онучи, развернул, читает нараспев и не глядя на бумажку) .

Это — вроде как запевка будет, а дальше — другой распев. (Откашлялся, понизил голос, гудит.)

Лаптев. Ну — будет!

Пропотей. Тут ещё много.

Лаптев. За эту песенку тебе рабочие голову оторвут.

Пропотей. Об этом я и беспокоюсь… Вы-то как? От вас что мне будет?

Лаптев. Посмотрим. Это зависит от тебя.

Пропотей. Да ведь я — что же?

Лаптев. Дай-ка бумажку-то. (Взял. Донату.) Тятин — был?

Донат. Он здесь.

Ксения (идёт) . Ба-атюшки! Кто это, ой! Пропотей! Да… как же это ты посмел? Яков, побойся бога! Донат — что же это?

Лаптев. Не кричите, мамаша. В чём дело?

Ксения. Да что вы таскаете в дом разных… эдаких? Каждый день кто-нибудь торчит! И — неизвестно кто, и неведомо — зачем? Как в трактир идут! Ведь он, Пропотей, отца крёстного твоего уморил… забыл ты?

Пропотей (ворчит) . Уморил… Я многих купцов стращал — не умирали.

Ксения. И — не ворчи, не смей… Врёшь всё, обманщик, врёшь. (Грозит пальцем.)

Пропотей. А кто врать учил? Сестра твоя учила.

Донат. Чего делать, Яша?

Лаптев. Иди в кухню… нет, лучше ко Глафире! Я сейчас приду с Тятиным.

(Донат и Пропотей ушли.)

Ксения. Поп всенощну — бегом служил, видно, в карты играть торопился. Пришла домой — дома песни рычат. Ох, Яков, строго спросит с тебя господь!