Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Мелания. Лексей Матвеич, время ли старые обиды вспоминать?

Губин. Молчи, тётка! Что, пёс, смотришь на меня? Боишься?

Нестрашный. Я дураков не боюсь, а на разбойников сила найдётся…

Губин. Не боишься? Врёшь!.. Помнишь, как Егор Булычов по морде тебя…

Нестрашный. Поди прочь, пьяница… (Замахнулся палкой.)

Мелания. Одумайтесь…

Губин (орёт) . Ну, ладно! Давай мириться, Перфишка! Сукин сын ты… ну, всё равно! Давай руку. (Вырвал палку у Нестрашного.)

(Выскочил Мокроусов. Из двери буфета выглядывают люди, из зала вышел какой-то человек и строго: «Господа, тише!» Троеруков, сидя у стола, самозабвенно любуется портретом. Нестрашный хотел уйти в зал, — Губин схватил его за ворот.)

Губин. Не хочешь мириться? Почему, а? Что я — хуже тебя? Я, Лексей Губин, мужик самой чистой крови-плоти, настоящая Россия…

Нестрашный. Пусти, собака…

Губин. Я тебе башку причешу!

Мокроусов (хватая Губина за руку) . Позвольте… Что же вы делаете!

Мелания (людям в дверях буфета) . Разнимите их, не видите, что ли?

Губин (оттолкнув Мокроусова) . Куда лезешь? На кого руку поднимаешь, а?

(Нестрашный пробует вырваться из руки Губина — безуспешно. На шум из зала, из буфета выходят люди, в их числе — Достигаев с какими-то бумагами в руке. Из зала поспешно проходит Бетлинг под руку с Жанной, она испугана.)

Елизавета (как всегда, весёлая, подбежала к мужу, спрашивает) . Неужели дерутся?

(Он машет на неё бумагами. Мокроусов ударил кастетом Губина снизу по локтевому сгибу.)

Губин (охнув, выпустил Нестрашного, орёт) . Это — кто меня? Кто, дьяволы? Губина? Бить? (Его хватают за руки, окружают, ведут в буфет, он рычит.) Подожгу… Жить не дам…

(Из зала сквозь толпу появляется Ольга Чугунова, древняя старуха, в тёмных очках, её ведут под руки сын Софрон, лет за 50, и другой, Константин, приблизительно такого же возраста. Оба в длинных, ниже колен, сюртуках, в нагольных сапогах. На публику эти мрачные фигуры действуют подавляюще.)

Мелания. Здравствуй, Ольга Николаевна!

Чугунова. А? Кто это? Мелания, кажись? Стойте, дети! Куда пошёл, Софрон?

Софрон. Кресло вам, маменька.

Чугунова. Константин подаст, я тебе не приказывала. Что, мать Мелания, а? Делается-то — что? Гляди-ко ты: нотарусы да адвокаты купечеству смирненько служили, а теперь даже и не в ровни лезут, а командовать хотят нашим-то сословием, а? Воеводами себя объявляют… Что молчишь? Ты у нас бойкая была, ты — умная, хозяйственная… Не чужая нам плоть-кость…

Мелания (хрипло) . Что я скажу?

Елизавета (мужу) . Какая противная старушка-то…

Мелания (очень громко) . Говорила я, говорю…

Достигаев. Её, старушку эту, весь город боится.

Чугунова. Кричи! Криком кричи! В колокола ударить надо. Крестный ход вокруг города надо…

Елизавета. Глупости какие! Идём?

Достигаев (берёт её под руку) . Пошли… Ох, Лизок! Взглядов нет, взглядов!

Чугунова. Всё кричите… Всем миром надо кричать.

М-елания. А где он — мир? Нет — мира…

Занавес

В доме Булычова. Поздний вечер. Столовая. На столе — самовар. Глафира шьёт рубаху. Таисья перелистывает комплект «Нивы» в переплёте.

Таисья. Это в сам-деле есть такой город Александрия, или только картинка придумана?

Глафира. Город есть.

Таисья. Столица?

Глафира. Не знаю.

Таисья. А у нас — две столицы-то?

Глафира. Две.

Таисья. Богатые мы. (Вздохнув.) А — какие сволочи!

Глафира (усмехаясь) . Сердитая ты девица…

Таисья. Я-то? Я — такая… ух! Я бы всех людей спугала, перепутала сплетнями да выдумками так, чтоб все они изгрызли, истерзали друг друга.

Глафира. Это зачем же надо?

Таисья.Так уж… Надо!.. Картинки-то вот выдумывают хорошие, а живут, как псы собачьи.

Глафира. Не все люди — одинаковы, не все на твою игуменью похожи.

Таисья. Для меня — одинаковы.

Глафира. Тебе, Таисья, учиться надо, надо книги читать.

Таисья. Не люблю я читать.

Глафира. Есть книжки очень хорошие, про хозяев, про рабочих.

Таисья. Я — не рабочая, да и хозяйкой не буду, — кто меня замуж возьмёт? А девицы — не хозяйствуют. Читать меня — боем учили. И розгами секли, и по щекам, и за волосы драли. Начиталась. Псалтырь, часослов, жития… Евангелье — интересно, только я в чудеса не верю. И Христос не нравится, нагляделась я на блаженных, надоели! (Пауза.) Ты что скупо говоришь со мной? Боишься, что я твои речи игуменье перенесу?

Глафира. Я не боязлива. Я — мало знаю, оттого и молчу. Ты бы вот с Донатом поговорила.

Таисья. Какой интерес, со стариком-то…

Донат (с топором в руке, с ящиком плотничьих инструментов подмышкой) . Ну, починил. А на чердаке — что?

Глафира. Дверь скрипит. Звонцовым спать мешает.

Донат. Фонарь давай. В кухне Пропотей торчит, чего он?

Глафира. Игуменью ждёт.

Донат. Ты бы угостила его чаем, поесть дала бы, голодный, поди-ка…

Глафира. Видеть его дикую рожу не могу.

Донат. Ты не гляди на рожу-то, а поесть — дай. Ты — послушай меня, не зря прошу! Позову его, ладно?

Глафира. Твоё дело.

(Донат ушёл.)

Таисья. Вот, говоришь, Донат — хороший, а он — с обманщиком водится, с жуликом.

Глафира (режет хлеб) . Донату от этого плохо не будет.

Тятин (одет солдатом, голова гладко острижена, на плечах старенькая шинель) . Шура — дома?

Глафира. У себя. Калмыкова там…

Тятин (берёт кусок хлеба) . Картинки смотришь, Тая?

Таисья (смущённо улыбается, но говорит грубо, задорно) . Чего только нет в книге этой, а, поди-ка, выдумано всё для забавы?

Тятин. А вот горы, Альпы, тоже, по-твоему, выдуманы?

Таисья. Ну, уж горы-то, сразу видно — придуманы. Вон — снег показан на них, значит — зима, а внизу — деревья в цвету, да и люди по-летнему одеты. Это — дурачок делал.

Тятин. Дурачка этого зовут- природа, а вы, церковники, дали ему имя — бог. (Глафире.) Яков придёт, так ты, тётя Глаша, пошли его ко мне, на чердак.

Таисья (глядя вслед ему, вздохнув) . С виду — тихий, а на словах — озорник. Бога дураком назвал — даже страшно слушать!

Глафира. Нравится он тебе?